А голуби такие — потому что нет тебя больше, всё. Мы живые, а ты — нет. Сам посмотри: ни тени, ни рук, ничего. Посмотрел. Ничего. Заплакал горько. Тут один голубь чуток приблизился и говорит: ты не плачь, в день рождения часто такая хуйня бывает. Завтра утром проснёшься — и всё пройдёт. Правда, говорю? Нет, говорит. И ушёл.
Бердяев
Я всю неделю читал Бердяева. Я по батюшке славянофил, так-то. Хомякова вот на той неделе… Но Бердяева глубже. Моя матушка полюбила его с младых ногтей. За изящество и «текстуальное лавинообразование». С женщинами такое случается. Бердяев вообще вербализатор невербализируемого. Особенно чутко я уловил одну его идею. Если коротко, то это идея о спонтанных психических реакциях, то есть спонтанности как таковой. Быть спонтанным в противовес заданности и мировому детерминизму. В 34-м училище меня не вполне научили понимать такие идеи, но слово «спонтанность» я понял. Всю неделю я твердил внутрь себя: будь неожиданным, будь спонтанным не специально, а нечаянно, позволь свободе отрастить руки, удивляй, удивляйся, твори внезапность, проявляй неискусственную естественность, выходи за границы опыта.
Вчера вышел. Смотрю, а у входа в продуктовый «сапог» стоит. Кузов открыт. В кузове мешки с картошкой — сетки по тридцать килограммов. И никого. А я ведь всю неделю думал про спонтанность. Готовился к ней изо всех сил. Совершенно извёлся по поводу заданности своих психических реакций. Аппетит стал терять на третьей перемене блюд. Короче, схватил я мешок с картошкой и побежал. Куда побежал, зачем побежал — Бердяев знает. Бегу и прямо чувствую, как трещит по швам мировой детерминизм. На самом деле это сетка трещала. Дырявая попалась. Я не столько бежал с картошкой, сколько сеял её в асфальт.
Вдруг крики сзади. Обернулся. Погоня. Двое среднеазиатов сели на хвост. Бросил картошку (вот это у меня уже спонтанно получилось), припустил во всю прыть. А среднеазиты всё равно бегут. Забежал в подъезд. Постучал в первую попавшуюся дверь. Девушка лет тридцати открыла. В халате. Без кольца. Утомлённая жизнью. Пустите, говорю, я читал Бердяева близко к сердцу и теперь за мной погоня! Впустила. Зачем, почему — Бердяев знает. Через два часа ушёл. Если, говорю, сын будет — Колей назови. Хоть в Кламар уезжай, честное слово.
А на обратном пути я вот о чём подумал. Почему водку и сигареты продают по паспорту, а Бердяева просто так? Не разумнее ли продавать его и по паспорту, и по диплому о высшем образовании, чтобы Николай Александрович не творил в неподготовленных умах деятельную смуту? Да и других философов надо бы продавать с осторожностью. И не только философов. Почему тело можно кочевряжить с восемнадцати, а увлекаться философией — в любом возрасте? От среднеазиатов я ведь мог бы и не уйти.
Буханцевы
Профессор Буханцев шёл из университета домой, перепрыгнул лужу и сломал ногу. Он был похож на циркуль, поэтому неудивительно. Его падение заметила жена Буханцева и побежала ему на выручку. Она его всегда искала с момента брака, потому что Буханцев не был профессором и шёл не из университета, а из пивной. У Буханцевой были короткие ноги. Короче, она сиганула через лужу и сломала одну. Тут появилась дочь Буханцевых Полина — не старая ещё девушка с собачьим лицом. Луж она не перепрыгивала, потому что мало интересовалась судьбой родителей и вообще находилась на другом конце города. Полина шла на день рождения в посёлок Рабочий, где по странному стечению обстоятельств было многовато неработи. На дне рождения все перепились, а Сашка полез на Вику в смысле осеменить, а Полина такой безнравственности не стерпела и убила его ножом ради любви. А на суде судья Кокляева говорит: «Буханцевы! Как же так?!» А профессор Буханцев отвечает: «В тот дождливый день я шёл из университета…» Дальше вы знаете. Мать только плакала как дура.
Смертоносное
Пермь. На лавке рядом с хрущёвкой сидят двое в голубых комбинезонах. Курят.
— Как страшно и смертоносно мы живём!
— Боря, не начинай.
— Нет, Валера, но как страшно и смертоносно мы живём! Подумать жутко.
— Боря, мы просто травим тараканов.
— Но ведь смертоносно?
— Ну, смертоносно.
— И тараканам страшно. Им очень страшно!
— Пожалуй.
— Как страшно и смертоносно мы живём! Твари ползают под ногами, а мы их травим. Вот так вот. Таким вот образом!
Борис расхохотался, как сатана. Валера усмехнулся. Травить! Травить и не мешкать! Воистину.
За стеной дома маленькие детишки-тараканчики смотрели на маму грустными глазами и всхлипывали. А мама гладила их усами по головкам, брала за лапки и говорила: «Ну-ну, как-нибудь уж авось обойдётся, не найдут! А давайте я вам сказку расскажу?» Малыши дружно закивали. Они любили сказки.
Борис и Валера надели маски и вошли в квартиру…
Поэтический разбой
Мой знакомый поэт Женя Цаплин однажды загулял. Отмечали день рождения сварщика Ромы. Судя по торжеству, Рома был уникальным человеком, потому что рождался три дня подряд. В первый день пьянство носило пристойный характер — лес, шашлык, умеренная тяга к уважению. Однако утром Женя проснулся от тремора верхних конечностей и кошмаров. В окно заглядывал блестящий июль, а жить не хотелось совсем. Чтобы лучше прочувствовать это поэтическое состояние, Женя вышел на улицу. На улице, кроме витамина D, не было никого. Вдруг из-за угла возник Рома. Явление Ромы граничило с чудом. Женя вскрикнул. На вытянутых жилистых руках юбиляр нёс ящик «Балтики 7». Вскоре вокруг ящика образовалась компания. Ящик напоминал чёрную дыру, притягивающую к себе всё.
Примерно через пять часов Женя решительно разорвал отношения с действительностью. Рома взял его за ноги и потащил в сторону дома. На третий день Женя проснулся поцарапанным. Во рту было сухо и сомнительно. Сообразуясь с предыдущим опытом, Женя пошёл на улицу и позвонил Роме. Тот прибыл сразу, потому что не спал уже два часа, размышляя над бренностью бытия. Денег не было у обоих. Мечты о водке опрокинули горизонт. Поблизости был «Магнит». Приятели рассуждали логично: мы хотим водки, в «Магните» есть водка, осталось только миновать стадию денег — и дело в шляпе. Собственно, эта логика подходит ко многим человеческим желаниям, однако промежуточную стадию денег миновать удаётся редко. Понятно, что надо зайти, взять бутылку и выйти. Но как убедить кассира и охранника в легитимности своих действий?
Здесь Женя проявил себя гибким тактиком. Это был первый случай в истории, когда поэт оказался практичнее сварщика. Рома не мог зайти и начать варить. Зато Женя мог зайти и начать читать. Именно это он и сделал. Вошёл в «Магнит» и с порога объявил:
— Дамы и господа! Русский народ! В наш гнусный век капиталистических ехидн (поэт был левеньким, когда выпьет, и абсолютным центристом на трезвую голову) только великая поэзия способна вернуть нас с земли на небо! Слушайте же, люди! Федерико Гарсиа Лорка — «Круговорот трёх друзей».
