Кэролайн: Мы все против расизма. Вы подверглись нападкам?
Слим: Да, со стороны «Парамаунт».
Кэролайн: Что случилось?
Слим: Вам, белым, не понять. Они не взяли меня на роль Христа.
Все охуели. Я молчал из последних сил.
Гордон: Подожди. Ты же…
Слим: Ну давай?! Скажи, что я чёрный!
Гордон: Ты не белый, а Христос был белым.
Слим: По-твоему, чёрный не сможет сыграть белого?
Гордон: Я этого не говорил. Конечно, сможет.
Слим: Ага, вот так.
Кэролайн: Мистер Слим, верните мячик.
Со стула поднялся бомжара с бородищей.
— Я снимался в «Ярости» с Брэдом Питтом, а английский хуй трогал мой танк. Я побил английского хуя, и вот я здесь.
Кэролайн: Представьтесь, пожалуйста.
— Мистер Борода. У меня нет имени, потому что английский хуй трогал мой танк.
Актриса из сериала Гордона не сдержалась:
— Мистер Борода, вы очень двусмысленны.
Мистер Борода: Ты тоже хочешь потрогать мой танк? Хочешь, чтобы я вырвал тебе сердце и сожрал твоих детей?!
Кэролайн: Мистер Борода, прекратите, иначе я вызову полицию. Сядьте!
Мистер Борода зыркнул на неё и сел. Не высказались двое — я и ебанутая актриса. Мячик достался ей.
— Меня зовут Агнешка. Я играю в сериале с… Нэшем Гордоном. Я — детектив, он — писатель-консультант, который помогает мне в расследованиях. Мы любим друг друга с первого сезона, а трахаемся только в четвёртом. Нет, я не за то, чтобы трахаться с места в карьер, но ждать четыре года? Ему сорок, за спиной два развода. Мне тридцать пять, и я ни разу не тихоня! И мы ждём четыре года. Что, блядь, с нами не так? Чего мы ждём?! Видите, у меня морщинки у глаз? Знаете, от чего? Не от возраста. Это я заебалась смотреть на него, ласково прищурившись, чтобы глаза блестели! Какого хуя мы не трахнулись через полгода или даже через месяц? Ненавижу сценаристов!
Кэролайн: Тише, Агнешка! Вы ведь переспали с ним, это случилось.
Агнешка: Ой, да идите в жопу! Быстрей бы сдохнуть! Твари, паскуды, мрази!
Крики Агнешки возбудили AAD.
Джон: Разделитесь сами, суки!
Гордон: Думаешь, я не хотел тебя трахнуть?!
Мистер Борода: Не трогайте мой танк!
Слим: Я — Иисус! Я грёбаный Иисус!
Кэролайн: Тихо! Живо успокоились! У нас остался последний актёр!
Я поймал мячик и встал. Народ расселся, но продолжал бухтеть.
Я: Меня зовут Чарли Палмер…
Джон: Как?
Слим: Это что ещё за хуй?
Агнешка: С языка снял.
Гордон: Я думал, он официант.
Мистер Борода: Где мой танк, сука?
Кэролайн: Ти-хо!
Все заткнулись, и я продолжил.
Я: Я играю трупов.
В спортзале стало очень тихо.
Гордон: Кого ты играешь?
Я: Трупов.
Агнешка: А ещё кого?
Я: Никого. Только трупов.
Джон: И много у тебя ролей?
Я: Шестьдесят две.
Слим: Охуеть.
Агнешка: А живого человека ты играл? Хотя бы раз?
Я: Было. Главная роль в сериале. А потом вот так. Одни трупы.
Молчание стало совсем уж…
Кэролайн: Поэтому вы пьёте?
Я: Нет, я к своей работе привык. Ехал просто с бёздея и въебался в гидрант.
Все пялились в пол. Мистер Борода соскочил со стула.
Кэролайн: Вы куда?
Мистер Борода: Знаете, я прозрел. Хорошо всё у меня. Пойду с англичанином, с художником-постановщиком помирюсь. И с женой заодно…
Слим: И я пойду. Иисус не Иисус, как-нибудь в другой раз, не страшно.
Джон: Если вдуматься, разделиться не такая уж плохая идея…
Гордон: Представляете, я вдруг вспомнил, что я наполовину француз! Пойдём, ребята. А ты, Чарли, оставайся. У тебя проблемы.
Агнешка: Я с вами! Я вообще могу не трахаться, не знаю, чего я так завелась…
Кэролайн: Вы не можете уйти. Если вы уйдёте, вам назначат общественные работы!
Актёры-дебоширы переглянулись.
Агнешка: Благотворительность?
Все заподдакивали — да, вэри, конечно, на рак, то есть — против, решим, пошли. И они ушли. А я ещё месяц в AAD таскался, только кроме меня и Кэролайн в спортзале больше никого не было. Хорошо хоть я её выебал во все щёлочки. Такая некрофилка. Уф!
О роли культуры в жизни мальчиков
Жил на свете мальчик. Дурак дураком, как все. А потом — хоп! — и открыл для себя, ну, скажем, Пикассо. Воткнул одну из его картин на аватарку. Прочёл о нём пару книг. Стаскался в генштаб Эрмитажа. И стал такой думать — я присвоил Пикассо, всему пиздец! То есть со мной произошло исключительное событие: я узнал тайну, я причастился. Бородатые мужчины в очках будут жать мне руку. Женщины в чулках станут искать моей ласки. А всем похуй — не ищут, не жмут. У каждого свой Пикассо. И Гоголь свой. И Джармуш. И Брейгель. И любая впечатляющая тварь. Мальчик в шоке. Ходит, пристаёт к людям. А вот Пикассо, говорит, девушки авиньонские вот, кубизм. А ему отвечают — кубизм-шмабизм, пошёл ты нахуй со своим Пикассо.
И каждый пытается втюхать своё. Любимое. Исподнее. Потому что этих «каждых» с их любимым и исподним тоже шлют нахуй, а так хочется адептов и хоть бы влажных рук мальчика, раз не сподобиться рук бородатых и в очках. А сами бородатые и в очках приходят домой, где жёны, младшие научные сотрудницы, варят борщи, и говорят им — а вот Бодрийяр, а вот Эко, а вот Бэнкси… И курят в форточки. И пробуют сметану с ножа. А жёны слушают, куда им деваться от цепких бородачей? А бородачи знают, что, кроме жён, если на улице, например, или в кругу коллег, то сразу нахуй пошлют, поэтому и женаты. А мальчик из начала истории не женат. Он юн и не понимает пока этой великой прелести. Он продолжает лепетать про Пикассо. А потом про Кафку. Или, не дай бог, про Иосифа Бродского.
А в двадцать три мальчик вдруг — хуяк! — и читает Сартра. Я всё понял, говорит он себе шёпотом в тёмной комнате, и тут его уже не остановить. Пять лет будет он плеваться словом «экзистенциализм» в лица прохожих. Прохожие будут утираться, слать его на хуй и жить дальше. А мальчик не будет. Мальчик будет только плеваться и мечтать о Симоне де Бовуар, благо, в глаза он её не видел даже на старых фотографиях. Спустя пять лет пьянства и поиска экзистенции в кишках мальчик наконец встретит толковую бабу. Будет она ухватистой, с арбузными щеками, с грудью четвёртого размера и с горячей жопой.
