– А как же осадки?
– Ты про слезы?
– Я про камни… в душе?
– Она не держала на него зла. Барахла хватало и без этого.
– Ты всегда говоришь о себе в третьем лице?
– О себе в прошлом – да. Это помогает мне относиться к нему, как к хронике. Чтобы не мешать прошлое с настоящим, а уж тем более с будущим. Что-то я много болтаю, расскажи мне что-нибудь о себе.
– Что ты обо мне хочешь услышать?
– …что я красивая.
Не слишком ли много я сегодня говорю, не слишком ли откровенно с незнакомым мне человеком. Ей хотелось выговориться, как иногда клиентам ее магазина. Только сейчас она начала понимать, почему они приходили именно в ее смену и за несколько минут успевали выложить все свои страхи и желания. Одни истории застревали надолго, другие забывались сразу. Часто приходила одна брюнетка, на вид вполне себе счастливая женщина, полная, полная любви к своей судьбе, рассказывала свою историю, хрупкую, как маца:
«Так получилось, что мы бежали из Баку в 90-м. Война у нас была. Я беременна, подавали и в Америку, и в Израиль. Не могу сказать, что прям такие были сионисты в семье. Баку вообще был город вне национальностей. Была одна нация – бакинцы, и это точно было так! Короче, мы уехали за пару месяцев до родов, а буквально через неделю после отъезда получили вызов на собеседование в американское посольство. Тогда все из наших краев беженцы получали. Израиль.... Ну что мы об этой стране знали? Весьма и весьма мало. Представь, подруга моя с работы уехала за пару месяцев и писала в письмах, что живет в прекрасном центре абсорбции в Тверии, на берегу озера Кинерет. В моих мыслях – почти Швейцария. А семья у нас ехала большая: родители, семья сестры, бабуля.... Прилетаем в пятницу вечером, как раз шаббат заходил, нас поселили в гостинице рядом с аэропортом. Скромные номера, бассейн, завтрак с кучей йогуртов и салатов.... Что мы видели тогда, по той жизни? Я еще про себя тогда думала, смогу ли я когда по жизни позволить себе такую роскошь? А кругом сплошной Восток: пальмы, жара да жестикулирующие сплошь чернявые люди. Никакой Европой и не пахнет. Вечером совещались всей семьей: куда же ехать? Иерусалим, Тель-Авив? И тут я вылезла со своей «мечтой-швейцарией». Такси бесплатно давали на доставку. Приехали мы в какой район ночлежек в Тверии, где нары стоят в номерах и мужики выходят на двор мочиться. Это и щас довольно специфичный город-курорт. Отдыхать приятно, жить – не очень. Жара там просто страшенная, он как в котловане расположен. Короче, – полный пердимонокль! Папуля крякнул, посмотрел на мой живот, взял маму и уехал на разведку в Хайфу. Там нам знакомые знакомых помогли найти и снять жилье. А наплыв репатриантов был какой-то ненормальный! Каждый день прилетали тыщи и тыщи!»
Пока она говорила, в голове моей зазвучал грустный дудук, выросла Стена Плача, а за ней Синай и долгое восхождение на гору. Синай, рассвет, прохладно, силуэты людей, каждый со своим уставом за божественными скрижалями. Те, что поднимались, завидовали тем, что спускались, но все равно продолжали подъем. Для кого-то жизнь – это восхождение, для кого-то спуск. Те, кого болтало вверх-вниз, рисовали свою кардиограмму. Стало настолько грустно, что я перестала слышать брюнетку. Я снова увидела других людей, которые листали книги, улыбались, жили.
* * *
– У каждой нации есть своя любимая вершина, свой мавзолей: для японцев – это Фудзияма, для китайцев – Великая Китайская стена, для французов – Эйфелева башня, для армян – Арарат, хотя и в плену у турок, для испанцев – Саграда Фамилия…
– А для нас?
– Наша вершина – Красная площадь.
– Матрешка еще скажи. А что, забрался и люби.
– Полегче с оборотами, – взяла Ава со стола знак: «Осторожно, дети» и показала всем.
– А для меня? Что является вершиной?
– Может, ты сам нам скажешь? Правильно – Стена Плача. Ты был там?
– Нет.
– По чему плач? – включилась Ава.
– По двум разрушенным храмам, от которых осталась только стена, – объяснил Планшет.
– А чего плакать, заново бы построили.
– Легко сказать. Ни для кого не секрет, что каждый из нас считает себя Моисеем, в крайнем случае Иисусом. Каменщиков не хватает.
– Ты тоже считаешь?
– Считаю, как не считать. Деньги говорят на иврите.
– Планшет, скажи мне, о чем ты мечтаешь?
– Я не мечтаю, я работаю.
– Ради чего?
– Тут не получится одним словом.
– Скажи двумя.
– Ради совершенства.
– А тебе не кажется, что ты уже достиг своего Эвереста. А дальше только спуск.
– Не, мне еще до вершины пилить и пилить. У меня, кроме работы, нет ничего.
– Жениться тебе надо, барин! – вставила любимую шутку Ава.
– Я бы с радостью, но где найти настоящую? Ты уже занята.
– Да, настоящая женщина – это Эверест, покорить ее – большая удача, с первого раза это редко кому удается. Главный закон альпиниста – не отчаиваться. Спускайся к подножью и жди погоды в базовом лагере… на Красной площади.
– Я бы и на своей подождал, если бы позволяла площадь. Кстати, отчего она Красная?
– Нагрелась и Красная, – показала мальчикам знак «STOP» Ава.
* * *
— Вы слушаете меня? – тронула меня за руку женщина.
– Нет.
– Ну так вот, – не слушала она меня тоже. Рассказчики, как правило, не слышат никого, часто даже себя. Им главное – выговориться, освободить от камней душу, из которых так и не удалось соорудить крепость. Они никак не могут понять или не хотят, что у каждого из нас есть своя «еврейская» песня. Кто-то поет ее вслух, кто-то про себя. Обычно они спрашивают из вежливости, что есть интересного почитать. Поначалу я им предлагала что-то, а потом поняла, что книги их не интересуют, стала отвечать «ничего интересного». Знаю, что читать не будут, они не могут читать, потому что половина стеллажей заставлена историями подобными. В то время как требовались бесподобные. Такие, которые были бы способны нарезать прямую линию жизни так тонко, так правдиво, так вкусно, так щетинисто, но ни в коем случае не бородато, а именно с трехдневной обаятельной щетиной, чтобы цепляло.
Стоило только женщине найти мои глаза, и понеслось: «…в Ульпане, где иврит учат, почти не училась, вскоре родила. А через пару месяцев война в Персидском заливе началась… разное было. Помню, первый год в стране мы с мужем отметили в кафе двумя маленькими чашечками эспрессо (и больше ни-ни), но это было так здорово! И убирать квартиры ходила, и много чего разного. Но.... была теплота в окружении во всем. Нас поддерживали совершенно незнакомые люди, приносили вещи и посуду. Вдруг пришла ко мне какая-то тетенька и стала заниматься со мной ивритом. Просто вот так, сама она решила. Я-то с малой сидела. Ты понимаешь – ощущение было, что до тебя есть дело всем! А дальше уже пошло-поехало. Постепенно входили в тутошнюю жизнь. Ты думаешь, что объединяет всю эту совершенно разную массу людей с разной ментальностью, обычаями и традициями? Только одно: любовь к стране. Уже потом, побывав и в Австралии, и в Америке, я поняла, что только тут я ощущаю себя причастной. Я бы и там не пропала и любила бы свое. Как я люблю все, что меня окружает, но я не была бы там своя. Через несколько лет…»
