Но эта борьба, как бы ни лестна она была для его самолюбия… Не смейтесь, читатель! Самолюбие является последним из чувств, которые присутствуют у некоторых мужчин. Эта борьба не могла быть продолжительной: Бальбедор чувствовал, что им овладевает усталость… а усталость для него означала смерть! Противник же его был столь же бодр и силен, как и в начале сражения, и ждал только первого момента слабости, чтобы отправить шевалье к его другу.
Перипетии битвы вывели его к Жану Фарину, все так же бесстрастно стоявшему, со сложенными на груди руками, у буфета. И внезапно в голове у Бальбедора промелькнула мысль, мысль, конечно, ужасная и преступная… Но, доведенного до такого отчаяния, можно ли упрекнуть его в том, что он не был более в состоянии отличать худо от добра?
«Умирать так умирать, но прежде я должен хотя бы попытаться отомстить!» – подумал шевалье.
И ринувшись с рычаньем на противника, он до того удивил Леперка этим рыком, что тот попятился…
Шевалье только это и было нужно. Он находился всего в паре шагов от Жана Фарина. Сделав четверть оборота и совершив резкий выпад, он мог – или, по крайней мере, надеялся на это – достать, убить предводителя заговорщиков.
С быстротой молнии он повернулся и рванулся вперед; его шпага задела лицо Жана Фарина.
Но всего лишь задела – не более!
Открыв же себя совершенно этим смелым маневром, несчастный предоставил противнику все шансы, которыми тот и воспользовался.
– А! Предатель! – вскричал Леперк.
И шпага моряка вошла на два дюйма в сердце шевалье.
У того достало еще мужества улыбнуться.
– Не вы… шло! – пробормотал он. – Жаль!
И он упал замертво.
Жан Фарин даже бровью не повел.
Глава IV
Отчего баронесса де Ферье была несчастна, и как Фирмен Лапрад припомнил аксиому: «Хорошее предостережение стоит двух»
Я уже говорил где-то в этой книге – да и прежде меня об этом говорили не раз, – что любовь развивает умственные способности. Отправившись, как мы видели, со всей поспешностью в особняк Ферье, Паскаль Симеони не думал ни о чем другом, как только явиться поскорее на призыв хорошенькой баронессы. Однако пока он бежал с лестницы и подходил к отелю, ему пришла в голову мысль, что баронесса де Ферье, назначив свидание на полдень, была, конечно, уверена в том, что будет в этот час одна. Но должен ли он действовать так, как бы знал об этом? Конечно, нет, потому что это вызвало бы подозрения и удивило бы прислугу барона.
И в этой ситуации элементарная осмотрительность подсказала ему остерегаться всего и каждого.
Вот почему у первого же встретившегося ему слуги Паскаль Симеони спросил, может ли он видеть господина барона де Ферье.
– Господина барона нет дома, – отвечал слуга.
– Вот как! А господина Фирмена Лапрада, его племянника?
– Господин Фирмен Лапрад также отсутствует.
– А госпожа баронесса?
– Госпожа баронесса в своих покоях.
– Что ж, потрудитесь сейчас же доложить ей, что явился господин Паскаль Симеони.
– Сию минуту, сударь.
Таким образом, Паскаль устранил всяческие подозрения о том, что он явился, собственно, к баронессе, и в том случае, если бы барон или его племянник вдруг вернулись, застав его в доме, они тотчас же узнали бы от прислуги, что сей визит предназначался им.
Одно случайное обстоятельство еще более успокоило Симеони, старавшегося сохранять в своем демарше самые строгие приличия. В то самое время, когда авантюрист ждал возвращения слуги, в коридор выглянул Лапьер, храбрый кучер барона.
– А, это вы, сударь! – вскричал он со всеми признаками радости. – Пришли повидаться с господином бароном? Какое несчастье: их с племянником обоих нет дома! Но госпожа баронесса у себя… сказали ли вам об этом?
– Да, мой друг, и я осмелился просить чести засвидетельствовать ей мое почтение.
– Просить!.. Боже мой, вы в этом не нуждаетесь!.. Госпожа будет очень рада вас видеть! Она вам обязана… да что говорить, мы все вам обязаны! А господин Жан Фише, ваш слуга? Как он поживает, сударь?
– Как нельзя лучше.
– Он тоже славный малый! Провалиться мне на месте, если мои господа не обязаны вам вечной признательностью, сударь! Заверьте, пожалуйста, господина Жана Фише, что я в свою очередь готов служить ему лет двадцать, когда бы он того ни потребовал.
– Не премину, мой друг.
Вернулся лакей.
– Госпожа баронесса просит господина Паскаля Симеони подняться, – сказал он.
Паскаль улыбнулся Лапьеру, который повторял, кланяясь ему: «Черт подери! Да я в этом и не сомневался!»
Баронесса была в небольшой, довольно элегантно меблированной гостиной. Она сделала несколько шагов навстречу гостю, промолвив громко, так, чтобы старая горничная, убиравшая в комнате, услышала ее:
– Как я вам благодарна, что вы вспомнили о нас, и как мой муж будет сожалеть, что его не оказалось дома… Но какой случай помог вам так скоро – так как мы только вчера вечером приехали в Париж – обнаружить наше жилище… адрес которого господин де Ферье, если не ошибаюсь, забыл вам дать?
– Действительно, сударыня, место вашего проживания мне не было известно, но, как вы и предположили, случай постарался исправить забывчивость господина барона. Я живу напротив вас, в «Золотой колеснице», у госпожи Латапи, торговки.
– А! В самом деле…
Это объяснение сделано было, собственно, для служанки, находившейся все время рядом и не упустившей ни единого слова. Найдя эти объяснения достаточными, баронесса наконец повернулась к своей седой горничной и сказала:
– Вы можете идти, Бертранда.
Опустившись в указанное ему баронессой кресло, Паскаль украдкой взглянул на почтенную Бертранду, физиономия которой показалась ему отвратительно фальшивой.
По уходе этой шпионки Анаиса де Ферье продолжала, однако, молчать и прислушиваться к звукам шагов удалявшейся дуэньи…
И лишь когда совершенно все смолкло, она встала и поспешно сказала Паскалю:
– Пойдемте!
Не возражая, молодой человек взял протянутую ему маленькую дрожащую ручку баронессы и последовал за молодой женщиной.
Она толкнула одну из дверей, прошла коридором и ввела гостя в свою спальню.
Да, Паскаль не сомневался, что то была ее спальня… Для человека благородного это великий шаг в жизни – переступить порог таинственного убежища любимой женщины, поэтому немудрено, что Паскаль был смущен и взволнован.
Баронесса, в свою очередь, тоже была взволнована; взволнована до такой степени, что, войдя в комнату, упала на первый же стул…
Не выпуская изящной руки, Паскаль пожал ее тихо и сказал шепотом:
