Это говорил Вергриньон, который, по знаку командира, возобновил свои притязания. Пока все с любопытством рассматривали пузырек с лекарством, Вергриньон вытащил из угла комнаты массивный дубовый стол и уселся на нем с ногами, на манер портных, загородив таким образом выход из комнаты.
Паскаль Симеони и бровью не повел.
– А! – произнес он, посмотрев на толстяка-нормандца так, как смотрят на любопытного зверя. – Так это у вас идефикс, господин де Вергриньон? Непременно хотите испытать силу моих мускулов?
– Да.
– И взобрались на стол для того, чтобы торжественнее вызвать меня на бой?
– Да.
– Что ж, я согласен… Постойте! Я согласен показать вам, чему я в этом плане научился у моего факира! Держитесь крепче!
И прежде чем Вергриньон или кто-то другой из присутствующих смог предугадать его намерение, Паскаль, взявшись рукой – всего лишь одной рукой, правой – за толстую ножку стола, поднял его на высоту человеческого роста с такой легкостью, словно то была самая тонкая дощечка, а человек на ней – спеленутый ребенок.
Мы говорим «на высоту человеческого роста»; Паскаль же был очень высок, а читатель соизволит припомнить, что комната, где происходил ужин, была с низким потолком.
Паскаль не подумал об этом, предположим мы, и, поднимая стол, сильно ударил Вергриньона головой о потолок.
– Ай! – закричал тот, приплюснутый таким образом. – Довольно!.. Довольно!..
– Разве вам там, наверху, не хорошо? – хладнокровно поинтересовался Паскаль.
И его железная рука все более и более приподнимала стол.
А несчастный кадет, в тщетных усилиях освободиться от этой пытки, словно под прессом, все более и более сплющивался, повторяя уже едва внятно: «Довольно!.. Довольно!..»
Ловкачи же как и их командир, застыв на местах, на миг отеряли дар речи.
Наконец, натешившись, Паскаль опустил руку и поставил стол на пол.
Вергриньон, скорчившийся, посиневший, задыхающийся, походил на раздавленную жабу при последнем издыхании.
– Ну что, Ла Пивардьер, пойдем уже? – сказал Паскаль. – До свидания, господа.
И, простившись с хозяином и его друзьями, охотник на негодяев спокойно вышел из зала, под руку с Антенором.
Глава VI
Трио демонов
Если бы проклятиями можно было уничтожить человека, то, конечно, Паскаль Симеони был бы недалеко от своей погибели по выходе из кабака «Крылатое сердце». Но проклятия бессильны. И это к счастью, потому что злодеи – а лишь они их используют и злоупотребляют ими – вскоре уничтожили бы весь мир.
Сильное волнение последовало в кабаке Рибопьера после ухода Паскаля, наложившего на Вергриньона столь странное наказание. Некоторые из ловкачей с криками окружили нормандского кадета, который уже начал приходить в себя. Другие, не менее крикливые, обступили командира, спрашивая, какую месть придумает он этому грубияну, который в виде шутки позволяет себе делать из человека лепешку! Но следует отдать Лафемасу должное; он выглядел не более тронутым криками одних, чем жалобными стонами других.
Возможно, он говорил себе, мысленно, что Паскаль Симеони в конечном счете заслуживает скорее одобрения, нежели порицания. Его хотели задушить, а он только придавил своего противника, и был, несомненно, вправе это сделать.
Даже будучи негодяем и исполнителем темных замыслов кардинала де Ришелье, Исаак де Лафемас не переставал оставаться человеком здравомыслящим.
Во время этого смятения Рибопьер, хозяин кабака, протиснулся сквозь шумную толпу и подал амфитриону письмо.
– От кого? – спросил Лафемас.
– Не знаю, сеньор, – отвечал кабатчик. – Мне передал его лакей, который ждет ответа. Лакей, как видно, из хорошего дома, он ждет в большом зале.
Лафемас распечатал письмо и прочел следующее:
«Вы преданы кардиналу-министру; вы любите золото. Хотите оказать его преосвященству полезную услугу? Хотите получить двадцать пять тысяч ливров? Вам немедленно будут предложены гарантии и задаток».
Подписи не было. Кто бы мог писать ему такое? Друг или враг? Было это дело или же западня?
Лафемас перечитывал записку, изучая буквы, словно надеялся, что они скажут ему что-нибудь о писавшем. Действительно, о людях часто можно судить по почерку. Но этот не поддавался анализу. Твердый, хотя и беглый, чистый, правильный, хотя и непринужденный, – по такому не определишь даже, мужчине он принадлежит или же женщине.
«Нужно взглянуть на лакея, – подумал Лафемас, – возможно, он окажется не таким таинственным».
Лакей был одет в серую ливрею, ничем не отличавшуюся от других серых ливрей. Действительно, этот малый имел очень приличную наружность; при входе командира ловкачей он почтительно поклонился.
– Вы меня знаете, любезный? – спросил Лафемас.
– Я имел честь видеть монсеньера на бульваре Кур-ла-Рен.
– А! И у вашего господина, возможно, тоже?
На этот раз слуга промолчал.
– Как зовут вашего господина… или госпожу? – продолжал Лафемас.
– У меня приказ не отвечать монсеньору на подобные вопросы.
– Однако же для того, чтобы мне отправиться с вами… Кстати, каким образом я могу явиться к особе, пославшей вас?
– Внизу монсеньора ждут носилки.
– А!.. Что ж! Прежде чем сесть на носилки, мне кажется, я должен бы узнать…
– Простите, что прерываю вас, монсеньор, но я имею честь повторить вам еще раз, что я ничего не должен вам сообщать. В том же случае, если ваша милость изволят колебаться, мне приказано отдать вам эту вещь, которая, может быть, заставит вас решиться.
Вышеупомянутой вещицей оказался великолепный сибирский изумруд, вставленный в оправу и стоивший не менее ста луидоров.
Стало быть, обещанный задаток был уже в руках Лафемаса; он тотчас же опустил его в карман.
«Поистине, – подумал он, – будет не слишком благоразумно с моей стороны отклонить столь любезное приглашение. Черт возьми! Кто так легко бросает драгоценные камни, тот не поскупится и на экю».
Обратившись к стоявшему рядом Рибопьеру, он сказал:
– Скажите этим господам, что мы увидимся завтра. Теперь же… есть ли у них вино?
– О! Две корзины еще не початы… и самого лучшего, сеньор. Господа не выпили еще на все двадцать пять пистолей, которые вручил мне тот любезный шевалье, который только что ушел.
– Ну так отнесите же обе корзины этим господам. И передайте им, что завтра вечером мы вновь встречаемся здесь. Прощайте!
Лафемас запрыгнул на носилки, которые ожидали у подъезда. То был элегантный портшез, внутри обтянутый бархатом, с шелковыми занавесками на окнах. Приподняв одну из этих занавесок, Лафемас посмотрел, в каком направлении его везут. Миновали Сен-Дени, вскоре на горизонте показались колокольни Сен-Дени-дю-Па, Сен-Пьер-о-Беф, Сен-Ландри…
