– На дуэли! Хороша дуэль, в которой все противники пали!
– Разве такого иногда не случается?
– Да… иногда… но не всегда же!
– Однако же так думает и сам господин парижский прево…
– Парижский прево настолько же глуп… насколько ты, возможно, преступен.
– Преступен! На каком основании вы так меня обвиняете, монсеньор?
– Ладно уж… это мое дело. Так ты их не знал, этих дворян, которых здесь убили? Потому что я все-таки утверждаю, что их убили… Каким образом? Это тайна дьявола, а может быть, отчасти и твоя…
– Я их впервые увидел только тогда, когда в Оливетском лесу нашли их тела.
– Впервые? А разве они не заходили в твою гостиницу… перед дуэлью?
– Нет.
– Ни один из них?
– Ни один.
– Кто еще живет здесь с тобой?
– С месяц тому назад у меня в услужении были несколько моих бедных родственников, но так как их содержание обходилось мне слишком дорого, то, несмотря на все мое желание сделать для них что-нибудь, я вынужден был отослать их, за исключением одного, которого вы видели.
– Следовательно, вас только двое в этом доме?
– Двое мужчин… и две женщины, монсеньор. Мои жена и дочь.
– А! Так ты женат… и отец семейства. Где же они, твои жена и дочь?
Гонен поник головой.
– Дочь моя больна… очень больна, – сказал он. – Она в постели, а жена при ней.
– Ну и дела!.. Так твоя дочь очень больна? Сколько ей лет?
– Тринадцать.
– Что ж… мне было бы очень приятно видеть твою дочь и жену.
Гонен поднял свое бледное лицо.
– Видеть их!.. – вскричал он. – Но я же говорю, монсеньор, что моя малютка очень больна!..
– Подумаешь! Да на одну минутку! До страсти люблю слушать детскую болтовню! Мирабель, пойдемте засвидетельствуем наше почтение мадам и мадемуазель Гонен. А заодно и гостиницу вашу осмотрим. Очень люблю осматривать гостиницы… в особенности, когда они соседствуют с лесом, в котором водятся разбойники.
После этих слов Лафемаса у Гонена уже не осталось сомнений в том, что командир ловкачей что-то подозревает и, возможно, надеется нечто узнать, допросив его жену и дочь.
К концу разговора появился, однако, мнимый Анисет с корзинкой вина…
Расставляя стаканы и бутылки, он вместе с тем внимательно прислушивался…
– Пойдемте поздороваемся с мадам и мадемуазель Гонен! – вскричал Мирабель. – Но прежде отведаем здешнего вина.
Шевалье подал Лафемасу стакан, и все ловкачи подошли к столу.
– Они предупреждены! – шепнул Валетон трактирщику.
– Хорошо! – ответил тот так же тихо.
– Когда вы вернетесь сюда с Лафемасом… будьте наготове. В ту минуту, когда я скажу: «Хозяин, похоже, дождь собирается!», бегите к дверям зала и запирайте их… Остальное – наша забота.
– Хорошо!
И, подавив горестный вздох, мэтр Гонен мысленно добавил:
«Дай Бог, чтобы только Бибиана ничего не услышала! Милая малютка! Она не вынесет больше… она умрет!»
* * *
Дальнейшие события сами собой объяснят нам вскоре причину того, почему Бибиана, которую мы не видели весь этот месяц, томилась страшным недугом, приводящим в отчаяние и мать, и отца.
В особенности отца, который в глубине души не мог не сознавать, что именно он является главным виновником болезни дочери, увядающей на его глазах, как полевой цветок.
Ах! Это обычная история! Говорят, мщение – оружие обоюдоострое, и это правда.
Движимый местью, а возможно, побуждаемый также и корыстными видами, мэтр Гонен сделался сообщником чудовищного заговора…
Но несчастный не подумал, что Смерть, эта безжалостная коса, не всегда довольствуется лишь указанной ей жертвой, но любит пожинать по своему произволу.
* * *
Теперь последуем за Лафемасом и Мирабелем, отправившимися, в сопровождении бывшего фокусника, в комнату Бибианы…
Обзор гостиницы закончился быстро. Впрочем, он был совершенно бесполезен. Мы уже сказали, что там были приняты все предосторожности, так что даже самый зоркий глаз не смог бы ничего открыть.
Комната Бибианы находилась на втором этаже. Прежде чем ввести туда гостей, мэтр Гонен выразил вполне естественное желание предупредить свою дочь… о великой чести, которую ей оказывают…
– К чему предупреждать, мой милый! – вскричал Лафемас. – Разве твоя дочь – такая знатная дама… что надо испрашивать у нее аудиенции?
– Но она, быть может, сейчас отдыхает, монсеньор.
– Ну и что ж! Если она отдыхает, мы это увидим! Пойдем!..
И резко толкнув дверь, Лафемас с Мирабелем вошли в комнату.
Бибиана полулежала в кресле у окна, выходившего в сад.
Около нее сидела за прялкой ее матушка.
Хорошенькая, но бледная и изнуренная головка девушки покоилась на подушках в полудремоте, так что шум шагов не сразу вывел ее из этого оцепенения.
– Жена, – сказал Гонен, – вот эти сеньоры пожелали осведомиться о здоровье нашей дочери.
– А! – произнесла та, поспешно вставая.
В это время и Бибиана открыла глаза.
– Да, – проговорил Лафемас. – Мы с мэтром Гоненом – старые знакомые, и, стало быть, нет ничего удивительного в том, что я принимаю живейшее участие в его заботах и огорчениях.
И подойдя к больной, командир ловкачей продолжал, взяв ее за руку:
– Здравствуйте, дитя мое! Вы, конечно, меня не знаете, но я уверен, что ваш отец часто говорил вам обо мне… о господине де Лафемасе! Не правда ли, что он часто произносил мое имя?.. Хотя бы, к примеру, по поводу произошедших здесь убийств тех молодых дворян… которые были моими друзьями?
Бибиана задрожала при этих словах, и два красных пятна мгновенно выступили на ее щеках.
– Вот так так! – воскликнул Лафемас. – Мне кажется, эти воспоминания волнуют вас, дитя мое. Простите меня, но, между прочим… так как ваш отец дал мне еще самые неточные сведения о моих друзьях – а, как известно, уста младенцев глаголят истину, – вдруг вы знаете больше, чем он. Прежде всего, правда ли, что двое последних убитых завтракали здесь, а?
Конечно, Лафемас употребил средство не совсем деликатное, но которым чаще достигают цели. Он говорил ложь, чтобы выведать истину. Неожиданный и хитрый, этот вопрос покоробил мэтра Гонена.
Но Бибиана, снова побледнев, как смерть, и склонив голову к подушке, сказала:
– Если мой отец не смог дать вам достаточных сведений, монсеньор, то как же я могу это сделать, когда больше месяца не выхожу из своей комнаты?
