Услышав крики, которые доносились сначала из «Золотой колесницы», а затем из особняка Ферье, патрульные солдаты, объезжавшие рынок Невинных, решили наконец – возможно, немного и поздно, но лучше уж поздно, чем никогда, – посмотреть в чем дело.
Робко выглядывавшие из окон соседних домов парижане при виде солдат ободрились и один за другим начали выходить из своих домов, чтобы узнать, что случилось.
Лестницы, висевшие еще на стене дома госпожи Латапи; мертвое тело у дверей лавки; раскрытые настежь ворота – все свидетельствовало о совершившейся там катастрофе.
Осматривая все эти признаки при свете факелов, толпа повторяла на все лады, что, вероятно, в «Золотой колеснице» произошло убийство, а между тем никто – в том числе и солдаты, – не решался войти в лавку госпожи Латапи, дабы лично удостовериться в преступлении.
Таким образом, одни прогуливались, болтая, около дома Латапи, другие болтали, прогуливаясь перед домом барона де Ферье, так как и там, по всей видимости, произошло нечто, так как дверь подъезда также была отворена настежь… дверь, через которую, скажем мимоходом, после разговора с Лапьером, бежала Бертранда. Случай, устроенный самим провидением, иначе Паскаль Симеони и Жан Фише нескоро добрались бы до баронессы! Как бы там ни было, но собравшаяся толпа народу лишь чесала языками, не приходя ни к какому решению.
Изменил ход дела один неожиданный инцидент.
Молодой человек, несшийся что есть духу верхом на лошади, остановился на месте происшествия.
Этим молодым человеком был не кто иной, как Жуан де Сагрера.
Бледный, сильно взволнованный, Жуан вскричал, спрыгнув с лошади, которую кто-то из толпы вызвался подержать:
– Что случилось? И что в столь поздний час делают перед этим домом все эти люди?
– Должно быть, сеньор, – отвечал офицер патруля, – в «Золотую колесницу» забрались воры. Посмотрите… вот один из них… он, похоже, упал… или был выброшен из окна… когда пытался влезть туда.
Жуан взглянул на убитого и подумал: «Но что, если эти разбойники проникли в «Золотую колесницу», чтобы убить Паскаля? Быть может, они его и убили!»
– И вы стоите здесь, – крикнул он солдатам, – когда, возможно, вы нужны там, в доме!
Произнеся эти слова, Жуан обнажил шпагу и, как безумный, бросился внутрь жилища госпожи Латапи.
Когда вошел один, могли входить и другие!
Патрульные последовали за Жуаном.
Какое зрелище представилось им на лестнице! При свете факелов они увидели несколько окровавленных человек, распростертых на ступенях, из которых одни были уже мертвы, другие же еще дышали и стонали.
Однако Жуан стал пробираться наверх, заглядывая каждому мертвому или умирающему в лицо, страшась обнаружить среди них Паскаля. Но страх этот лишь усиливался по мере того, как он кричал, поднимаясь: «Паскаль! Жан Фише!», и никто ему не отвечал.
Наконец Жуан достиг площадки, на которой находилась спальня его друга, но и там натолкнулся на трупы… но не те, которые он так опасался обнаружить.
Но что же, однако, стало с Паскалем и его слугой?
– Быть может, господа, которых вы ищете, сеньор, спаслись бегством? – сказал полицейский офицер.
– Те, кого я ищу, бегством не спасаются! – отвечал Жуан.
– В таком случае, вероятно, именно они убили всех этих людей. Черт возьми! Вот резня-то была! Человек восемь полегло, по меньшей мере. Одно непонятно: как они ухитрились справиться с такой ватагой!
Жуан не обращал внимания на рассуждения собеседника; он смотрел в разбитое окно на особняк барона де Ферье… где мелькали огни и заметно было движение…
Это бегал Паскаль, разыскивая какое-нибудь успокоительное, и суетился Жан Фише, стараясь разбудить хозяина дома и челядь.
И тут пажа осенило.
Он знал, что Паскаля с бароном и баронессой де Ферье… в особенности с баронессой… связывали теплые отношения.
– Но, – произнес он, обращаясь к офицеру, – не случилось ли чего-нибудь этой ночью и в противоположном доме?
– Да, мой молодой сеньор… похоже, что случилось… наверняка я не знаю… но соседи рассказывают, что и оттуда доносились крики.
Жуан его уже более не слушал. У него больше не оставалось сомнений, что нападения, совершенные на «Золотую колесницу» и особняк господина де Ферье, были учинены одной и той же шайкой разбойников.
– Он, должно быть, там! – вскричал паж.
И он вознамерился предпринять столь же трудное нисхождение с лестницы, каким было восхождение, но вдруг остановился – а вместе с ним и солдаты – услышав стоны, доносившиеся с последнего этажа.
То стонали мадам Латапи и ее подмастерье Рике. Во время битвы почтенная торговка спряталась под одеяло, прося всех святых прийти на помощь ее жильцам; по окончании же сражения она решилась впустить к себе Рике, который, добравшись до ее дверей, умолял хозяйку приютить его, и теперь оба, несколько успокоенные, они вознамерились выйти, дабы удостовериться в своей безопасности.
Поднявшись к госпоже Латапи, Жуан забросал ее вопросами, но она ничего не знала и ничего не слышала; подмастерье же, который знал и видел больше нее, счел за лучшее промолчать. Поняв, что он лишь теряет время даром, Жуан поспешил удалиться.
С помощью солдата, освещавшего ему дорогу, он протолкался сквозь собравшуюся толпу народа и вошел в особняк.
Первым, кого он встретил в сенях, был Жан Фише, который держал за ухо одного лакея, весьма недовольного тем, что его потревожили во воемя столь сладкого сна.
– Господин маркиз! – радостно вскричал толстяк-нормандец. – Каким случаем?..
– Где твой господин? – оборвал его паж.
– Наверху, монсеньор, у баронессы де Ферье.
– Поди позови его.
– Но…
– Говорят тебе, сходи за ним! Сию же минуту! Я требую… прошу тебя!
Жан Фише побежал…
Минуту спустя он вернулся в сопровождении охотника на негодяев.
– Паскаль, – сказал Жуан де Сагрера, – я убежден, что вас удерживают здесь дорогие вам интересы. Но время так дорого, что я даже не стану спрашивать вас о событиях сегодняшней ночи… а скажу прямо: Паскаль, граф де Шале в опасности… в большой опасности… готовы ли вы помочь мне попытаться его спасти?
– Пойдемте! – не колеблясь отвечал Паскаль. – Ты же останься здесь! – прибавил он, обращаясь в Жану, намеревавшемуся последовать за своим господином.
На лице старого слуги отразилась печаль – хозяин без него спешил навстречу новым приключениям, – но он повиновался.
– Скажешь мадам баронессе, – продолжал Паскаль, – что если я и ушел таким образом… не пожав ей даже руки… то мне так повелевает мой долг.
Его долг! Действительно, самое меньшее, что он мог теперь сделать, так это повиноваться своему долгу, после того как столько времени повиновался одной лишь любви! Но было уже слишком поздно. Зло было уже непоправимо.
