Стоны графа становились все более жуткими.
– Убейте меня! Убейте и меня тоже, – вскричала Татьяна, тщетно пытаясь вырваться из железных рук Паскаля… – Ах!.. Возьмите все мое состояние!.. Жизнь!.. Только отпустите меня!
– Палач еще не закончил… Анри де Шале еще не умер!.. Вы останетесь… останетесь… и будете смотреть…
– Сжальтесь!
– Сжалиться? А вы, имели ли вы жалость к этому человеку?.. Не вы ли проявили себя самым жесточайшим и неумолимым его врагом?..
Ларидон продолжал наносить удары… Мертвенно-бледная, с искаженными чертами, с пеною у рта, Татьяна рвалась от окна, у которого держал ее охотник на негодяев, повернув ее лицом к эшафоту.
– И это еще не все! – сказал он. – Эта смерть… эта ужасная смерть, при которой вы присутствуете… будет преследовать вас всю жизнь! Вы будете ежеминутно видеть перед собой эту кровь… слышать эти стоны! Ах! Смотрите!.. Эта кровь брызнула прямо на вас, злодейка! Да… да… она обагрила ваше лицо…
– Боже мой!
Это восклицание произнесено было таким задыхающимся голосом, что Паскаль против воли прекратил эту пытку. Впрочем, Татьяна уже не способна была страдать; чувства ее уже оставили… Как только пальцы Паскаля разжались, она обрушилась на паркет.
Он посмотрел на нее…
Она не умерла, нет, не умерла. Разве что за какие-то десять минут состарилась лет на тридцать.
Ее волосы были совершенно седыми.
* * *
Предоставив помощникам собирать в гроб останки графа де Шале, чтобы затем передать их его матери, палач-любитель поспешил укрыться в тюрьме.
С большим трудом он выпросил у охранников другое платье, дабы заменить окровавленную одежду… и воды, чтобы обмыть руки и лицо.
С еще большим трудом он добился разрешения побыть на тюремном дворе до вечера.
– Вы свободны, – говорили ему, – зачем же вам здесь оставаться?
– Я боюсь, что меня могут узнать на улицах.
– А, вы боитесь! И не напрасно – кто-нибудь из друзей графа де Шале вас непременно придушит за то, как вы разделали этого несчастного, и поделом вам будет…
Наконец с наступлением ночи Ларидон решился отправиться в путь. Кроме дарованной свободы, он получил еще двадцать пять золотых экю.
Что он был намерен теперь предпринять? Куда хотел пойти? Прежде всего, ему хотелось поскорей выбраться из Нанта. Ни о чем более он пока и не думал.
Надвинув на глаза шляпу, он переступил за порог тюрьмы, дверь которой тут же за ним затворилась, оставив его в темном переулке, выходившем на набережную…
Не поспел он сделать и двадцати шагов, как заметил за собой слежку.
Предсказания тюремных сторожей начинали сбываться. Один из друзей господина де Шале поклялся отомстить за смерть графа и, очевидно, готов был в любой момент привести в исполнение свое намерение ударом кинжала или выстрелом из пистолета!..
У Ларидона же не было никакого оружия, никакой защиты! Ему дали золото… но не дали ножа!..
А!.. Вот, однако, кабак! С деньгами, он найдет себе там защитников, или, по крайней мере, оружие…
Он бросился в кабак.
С дюжину работяг и матросов сидели там за несколькими столиками. Скрывая как можно тщательнее свое лицо, Ларидон сел поодаль и спросил вина.
Но, поднося уже стакан ко рту, презренный негодяй вдруг остановился.
Между посетителями заведения шел разговор о смерти Шале, и не единожды на гнусного палача, заставившего бедного графа пережить тысячу смертей вместо одной, сыпались проклятия.
– Мерзавец, – говорил один плотник, – если бы мне не помешали мушкетеры, я проучил его за такое истязание этого бедного молодого сеньора.
– Его самого следовало бы вздернуть за такую топорную работу, – вторил ему другой.
– Или забросать камнями, – предложил третий.
– Вздернуть!.. Забросать камнями! – кричал четвертый. – Слишком много чести для такого негодяя… Петлю ему на шею – да в реку… как бешеную собаку, какой он, по сути, и является.
– Сколько я должен, хозяин? – спросил Ларидон у кабатчика. Пораскинув мозгами, он понял, что в этом заведении ему угрожает еще большая опасность, чем на улице.
Сделав несколько глотков вина, он собрал сдачу и уже встал, намереваясь уйти, но…
Но в этот момент в кабак вошел человек, при виде которого Ларидон содрогнулся…
Он узнал Жана Фише. Скажем здесь, кстати, что во времена оные, когда Жан Фише носил настоящее свое имя и звался Марком Белье, прислуживая уже тогда Паскалю Симеони, в то время именовавшемуся Валентином Кайя, толстяк-нормандец имел несколько стычек с Ларидоном, одна из которых состоялась по случаю ночного нападения нашего сапожника на особняк Шале…
– Так вот, кто за мной следил! – подумал Ларидон. – Теперь мне от него не уйти!
И он тяжело опустился на скамью.
Тем временем Жан Фише, вежливо приподняв шляпу, приветствовал собравшихся в зале.
– Извините, милейшие, – сказал он, – но не найдется ли, случаем, у кого-нибудь из вас веревки?
– Веревки! Это еще зачем? – вскричал, рассмеявшись, тот, который первым высказался относительно неловкости новоявленного палача.
– Бог ты мой! – все тем же любезным тоном отвечал Жан Фише. – Да для того чтобы связать одну подлую тварь, которая затесалась среди вас… и которую мне нужно кое-кому… кое-куда доставить.
– Подлую тварь!.. Кого вы имеете в виду?
– Да вот его!
Тыльной частью руки Жан Фише сбил шляпу с головы Ларидона.
– Палач графа де Шале! – вскричали матросы и кустари.
И некоторые уж замахнулись было на него кружками и скамьями, но Жан Фише остановил их.
– Минутку! – сказал он. – Вы тут пили и веселились, дети мои… так продолжайте лучше развлекаться… И будьте покойны: я вам ручаюсь, что не пройдет и часа… и получаса… как этот мерзавец будет уже не в состоянии убить кого бы то ни было… Кто-то здесь при моем приходе подал дельный совет касательно того, как следует избавляться от бешеных собак: петлю на шею – и в реку… на воде образуется ненадолго воронка… затем все затягивается… и мир становится чище. Ну так как, теперь мне кто-нибудь даст веревку?
Не успел Жан Фише договорить, как кабатчик протянул ему целый пучок бечевок.
Два или три матроса уже готовы были прийти нормандцу на помощь.
– Не утруждайте себя, – сказал тот. – Он, конечно, мерзавец, но тряпка, каких еще поискать. Я справлюсь и сам.
Оцепенев от ужаса, Ларидон действительно дал себя связать, даже не попытавшись сопротивляться…
Только когда Жан Фише стал затыкать ему рот, презренный негодяй пробормотал:
