— Мы создадим им такую причину, — злорадно улыбаясь, пообещал Рожер де Флор.
— Не думаю, что это надо Андронику и особенно Михаилу. До весны ситуация с турками может измениться в лучшую для них сторону. Или для нас. Так что не спеши, — посоветовал я. — Ромеи не ценят того, кто легко соглашается.
— Он правильно говорит, — подержал меня Беренгер де Энтенза. — У тебя молодая жена, отдохни с ней зиму. Успеем навоеваться, когда станет тепло.
Видимо, не любит холода. Впрочем, не важно, по какой причине он поддержал меня. Главное, что не противоречит мне из ревности или неприязни. В мои планы не входили внутренние разборки. Мне надо накопить денег на судно и полный трюм товаров, после чего помашу каталонцам ручкой. По контракту я могу сделать это в любой момент и даже получить выходное пособие в размере двухмесячного жалованья. Хотя сомневаюсь, что мне его дадут. Если и дальше так будем воевать, наберу и без пособия. Надеюсь, случится это уже летом или осенью. Задерживаться надолго в Каталонской компании меня не прельщало.
— Сидеть без дела несколько месяцев мне скучно, — возразил Рожер де Флор. — Подожду дня три и, если турки не нападут, поплыву к императору, сообщу о победе и предложу план совместной военной компании на зиму.
Я не стал его отоваривать. Судя по тому, что и Беренгер промолчал, сделал правильно. Рожер де Флор относился к категории людей, которые слышат только то, что хотят слышать. Те, кто говорит им другое, сразу становятся врагами, особенно, если оказываются правы.
Вернулся к своим в полдень. Тегак во дворе перекладывал наше барахло из старой телеги в двуконную турецкую кибитку, конфискованную, как доложил мне, во время перехода по городу. Семеро моих бойцов сидели под стеной склада, на солнце, ковырялись в зубах. Остальные, наверное, пасут лошадей и скот. Тощая рыже-белая собака с шерстью в колтунах, приблудная, неподалеку от кибитки грызла баранью кость. Скорее всего, угостил собаку Тегак. Он любит животных.
— Пленных покормили? — спросил я.
— Только твою девку, — ответил Аклан.
— Покормите. За слабых нам меньше заплатят, — приказал я и рассказал, как теперь будем делить добычу.
Мы тут же оценили все захваченное, не считая овец и коз, которых съедим, и разделили. Я взял треть добычи, как командир, и треть из императорской доли, то есть, чуть меньше половины: в придачу к лошадям, оружию и девушке, все золото и серебро, деньги, ткани, шелковые и льняные, и женские тряпки и обувь. Остальное поделил между своими бойцами, выдав и Тегаку половину доли конного лучника. Теперь у пацана был свой жеребец, полный комплект оружия, включая турецкий лук, стрелять из которого я научу, клинк — железный шлем с неподвижным наносником и откидным воротником и наушниками — и кожаный доспех, пока великоватый на него.
Приказав служанке — старухе такой же беззубой, как и ее муж, — чтобы нагрела воды помыться, поднялся на второй этаж. Вход был между первым и вторым окном от лестницы. Переплеты в окнах свинцовые, а кусочки почти прозрачного стекла длиной сантиметров тридцать и шириной пятнадцать. На медной прямоугольной табличке, прибитой к двери, вычеканен Христос. Дверь вела в комнату, в которую свет попадал через среднее окно. В ней стоял стол человек на двенадцать, две лавки и два длинных и низких сундука, которые, наверное, использовали при необходимости, как кровати. Оба были пусты. Комната слева была раза в два меньше, но тоже с окном. Там стоял еще один большой и пустой сундук, маленький стол, приделанный одним краем к стене, и три четырехногие табуретки. Скорее всего, здесь был кабинет хозяина. В комнате справа, средней по размеру, была спальня. Окно в ней было наполовину завешано плотной темно-красной шторой. В спальне стояла широкая кровать, застеленная темно-красным шерстяным одеялом, и с четырьмя узкими подушками в темно-красных наволочках. Кровать когда-то закрывал балдахин, но сейчас его не было. Судя по всему, семья была бездетная, или дети выросли и разъехались в другие края. На одеяле сидела, поджав ноги, турчанка. Девушке не положено пялиться на мужчину, особенно мусульманке, поэтому смотрела на меня украдкой, сразу опуская голову, как только я поворачивался к ней. Рядом с кроватью стоял большой и широкий сундук, такой же пустой, как и все предыдущие. Я кинул в него кожаный мешочек с деньгами, золотую и серебряную посуду, подсвечники и сабли, а закрыв, положил на крышку узел с тканями и женскими шмотками и узелок с сушеным инжиром, принесенным с пира, и сказал девушке:
— Это твое.
— Спасибо, господин! — поблагодарила она.
— Как тебя зовут? — спросил ее.
— Ясмин, — ответила она.
Я назвал свое имя в арабском варианте, чтобы не ломала язык.
— Тебя покормили? Не голодная? — спросил я.
— Я поела, — произнесла Ясмин.
— Среди пленных, которых мы захватили, есть твои родственники? — поинтересовался я.
— Нет, — ответила она.
Оленьи глаза девушки сразу наполнились слезами. Я не стал выяснять, сбежали они, бросив ее, или погибли, защищая. Это было в прошлой жизни. Теперь у нее начинается новая.
— Выбери себе одежду и обувь, — сказал я, чтобы переключить ее внимание. — Переоденешься, после того, как служанка нагреет воду и помоешься.
Услышав во дворе громкие голоса, вышел на галерею. Мои бойцы торговались с купцом-греком, который хотел купить трофеи. Обмен оскорблениями шел довольно интенсивно. Значит, скоро договорятся.
Купец забрал всё — и лошадей, и пленных, и оружие, и доспехи, и ношеную одежду, и шерсть, и арбы, и телегу, — заплатив золотыми перперами. Купил за полцены, если не дешевле. Мои бойцы рады и этому. Каждому досталось по жеребцу и немного денег ни за что. Они выпустили по врагам всего по паре стрел, не получив ни одной в ответ. Аклан оставил себе и одну из пленниц — симпатичную женщину лет двадцати пяти с грудным ребенком, который, если не сосал сиську, то плакал. В мирной жизни такая женщина была Аклану не по карману.
Конные лучники расположились в освободившемся помещении склада. Я сказал им, что задержимся в Кизике на несколько дней, установил графики дежурств во дворе днем и ночью и пастьбы лошадей и мелкого рогатого скота.
— А потом дальше пойдем? — спросил Аклан.
— Командир наш рвется в бой, — ответил я.
— Если так воевать, то и мы не против, — показав в улыбке серые зубы, сказал он.
— Кто бы спорил, — согласился я.
В отличие от каталонцев, мне приходилось воевать зимой, в сильные морозы. Знаю, как с ними справляться в походных условиях. Для этого и приказал найти и конфисковать кибитку. Если в нее закинуть перину, пару одеял и подушек, то продержусь до весны. В Турции уж точно не будет таких холодов, как в Польше.
Служанка приготовила в жарко натопленной кухне, расположенной на первом этаже, бадью метра полтора в диаметре и сантиметров семьдесят в высоту. Это бабушка ванной. В нее залили теплую воду. Рядом с бадьей Тегак поставил скамейку, на которой разложил мыло с приятным розовым ароматом, купленное мною в Константинополе у сирийского купца, хозяйское холщовое полотенце и смену чистого шелкового белья. В бадье, конечно, не поплескаешься, но, если скрючиться и погрузиться по шею, испытаешь легкое блаженство. После того, как я, чистый и разомлевший, ушел на второй этаж в спальню, служанка долила в бадью горячей воды и помогла помыться Ясмин. Затем в этой воде будет плескаться Тегак, следом — конные лучники, кто из них пожелает, а таких будет не много, и последними — слуги. Рациональность и экономия пока преобладают над гигиеной.
