— От них дождешься! — в тон ему отвечали пехотинцы.
Меня вместе с обоими моими бывшими советниками и новым оруженосцем (или соглядатая?!) сером Дзаном, сыном миссера Томадо Баседжо и внуком миссера Марко Баседжо переправили на берег последней ходкой. Старый капитан ненавязчиво подсунул мне этого тринадцатилетнего сорванца с конопатым носом и щеками, рожденного скорее пересчитывать яйца в птичьих гнездах, чем товары на складе. Видимо, поняли, что купец, юрист или священник из мальчишки не получится, и решили узнать, не сгодится ли хотя бы в воины? Больше ведь некуда приткнуть богатого патрицианского сына, а бездельников в Венеции не уважали.
Ял ткнулся в берег рядом с пришедшими с нами галерами, из которых уже выгрузились каталонцы. Они расположились отдельно от остальных наемников. Кто стоял, кто сидел, кто постелил плащ на серовато-желтую траву и завалился покемарить. На судах было так тесно, что пассажиры спали по очереди. Кондотьеры поглядывали на них настороженно, будто собирались в ближайшем будущем схлестнуться. Не удивлюсь, если узнаю, что им сообщили, насколько больше будут получать каталонцы, и намекнули на возможное противостояние.
Я подозвал командиров кондот, назначил им участки вокруг города и приказал выдвигаться туда и приниматься за работу — сооружать лагерь и рыть рвы и насыпать валы, чтобы защитить его как со стороны города, так и с тыла. Каталонцы будут заниматься обеспечением войска свежими продуктами, то есть, грабежом окрестностей, и рабочей силой.
Город Зара был окружен рвом шириной метров одиннадцать и каменной стеной высотой семь метров. Башни нового типа, круглые и метра на три выше стен. Боевой ход и башни защищали деревянные крыши. Как мне рассказал Марко Баседжо, собирались построить вторые стены, но возникли проблемы с деньгами из-за отречения от церкви. Иначе проблемы возникли бы у нас. Горожане готовились решительно отстаивать свою независимость. Не понимали, что борются за чужие интересы. Какая выгода простому ремесленнику от смены сравнительно мягкой власти и низких налогов Венеции на диктатуру и высокие налоги какого-нибудь местного фюрера?! Лучше терпеть измывательство своего, чем доброту чужого?! И ведь срабатывает это постоянно, во все эпохи. Как только появляется активный и амбициозный любитель порулить, у всех сразу включается национальный инстинкт, направленный на самоопределение. Добившись ее и почувствовав на своей шкуре ее прелести, начинают провоцировать, чтобы их силой вернули обратно. Уверен, что не позже середины двадцать первого века среднеазиатские республики, так уж и быть, вернуться под власть России. Их подвигнет к этому пример Чечни, которая упиралась так сильно, так сильно, что добилась от победителей выплаты ежегодной дани, после чего быстро смирилась со своей тяжкой участью. Теперь живут, как мечтали, — в богатстве и праздности, и время от времени охотятся на своих соплеменников, которые до сих пор не поняли, для чего затевалась война.
Поэтому я приказал своим воинам:
— Когда ворвемся в город, бедных не трогать, а всех богатых извести под корень.
Мне ответили дружным радостным ревом. Обычно разрешают делать прямо противоположное. А что возьмешь с бедного?!
Вот только под большим вопросом было, ворвемся ли мы в город?! Я никогда раньше не имел дела с венецианской бюрократической машиной и не имел представление, как они решают военные вопросы. Судя по тому, как нас снабдили шанцевым инструментом, едой и вином, все должно было быть на высшем уровне. На деле оказалось не совсем так и даже совсем не так. Мне пообещали, что доставят осадные орудия. Их доставили. Всего пять катапульт. Требюшетов, оказывается, у них совсем нет, потому что давно уже не брали города. Делать их никто из венецианских «артиллеристов» не умел. Правда, с топором управлялись хорошо. Что и продемонстрировали, начав изготовление по моим чертежам двух требюшетов. Мешки для противовесов, пращи, канаты пообещали доставить из Венеции. Чтобы не терять время даром, я приказал делать три подкопа. Бросать воинов на неповрежденные стены у меня не было желания. Быстрый и впечатляющий захват города откладывался. Видимо, в венецианских верхах у меня был влиятельный доброжелатель, которому очень не хотелось, чтобы Зару покорил я. Сделаю всю черновую работу, а через два месяца меня заменят на нужного человека, которому и достанутся слава и богатые трофеи. Мне, в общем-то, было наплевать. И славы, и денег у меня в достатке. С каталонцами тоже отношения не испорчу, потому что им, чем дольше будем осаждать, тем лучше. Как с ними поступят дальше — будет не моей виной.
Мой шатер поставили на холме с южной стороны города. Отсюда хорошо был виден рейд, на котором стояла бригантина, морской берег с тремя боевыми галерами, приданными нам, чтобы блокировать подвоз продуктов морем, сам город с постоянно, днем и ночью, дежурившими на стенах горожанами и большая часть нашего лагеря, в котором шла размеренная, устоявшаяся жизнь. Кто-то стоял в карауле, кто-то отсыпался после ночного дежурства, кто-то готовил еду, кто-то работал в тоннелях, которые медленно и уверенно приближались к городским стенам. Надеюсь, к середине второго месяца доберутся до цели. Возле двух требюшетов выгружали камни. Прошло две недели, но ни мешков, ни пращей, ни канатов нам так и не доставили из Венеции. Пришлось делать самим из подручных материалов. Только вчера собрали их, сегодня провели испытания, а завтра начнем обстрел городских стен. Я решил не напрягаться. Мне Зара не нужна. Не захвачу ее — больше ничего мне не поручат, чему буду рад.
От скуки я через день ездил на охоту в сопровождении небольшого отряда каталонцев. Здесь в эту эпоху водилось много оленей. В удачные дни набивали их столько, что хватало на всю армию. Из оленьих шкур и пошили мешки для требюшетов и сделали пращи. Обычно после охоты у меня в шатре собирались десятка полтора каталонцев. Мы поглощали жареное мясо, запивая местным красным вином, которое нашли в погребах в поместьях, и вспоминали былые времена. Память — лазейка в молодость.
Во время одной из таких посиделок в шатер пришел Понс Жордан, сорокадвухлетний гасмул, опытный моряк, которого я оставил за старшего на бригантине. У него были очень широкие кисти рук, словно две лопаты, которыми Понс на спор легко гнул разные металлические предметы. Я был, наверное, одним из немногих, кто разглядел в этом суровом и неразговорчивом человеке не только силача, но и толкового командира. В этот приход Понс Жордан доказал, что я в нем не ошибся. Выпив вина и закусив мясом, он изложил, зачем побеспокоил меня:
— Ночью лодки проходят в город. Одна чуть не врезалась в нас около полуночи.
— Разве галеры по ночам не контролируют подходы к Заре?! — удивился я, потому что каждый вечер видел, как они отправлялись на патрулирование.
— На закате выходят в море, а как стемнеет, сразу возвращаются, — сообщил Понс Жордан.
Я не стал выяснять, глупость это или саботаж. Пусть и дальше все так и идет, чтобы горожане не насторожились.
— Вместе поплывем на бригантину и поохотимся ночью, — решил я.
Ночь выдалась темная. Я стоял у борта бригантины и до боли в висках вглядывался в темноту. Дул холодный и сырой западный ветер, от которого у меня слезились глаза. И так ни черта не видно, а тут еще слезы мешают! Если бы не Понс Жордан, я бы ничего не заметил.
