Сперва все равно с удовольствием отвлекался от этой каторги, говорил себе: там совсем немного осталось, успею, потом. Но примерно за месяц до дэдлайна спохватился, как и было задумано. В режиме «батюшки, все пропало» ему во всех жизнях работалось лучше всего. Ну и теперь, куда деваться, пахал, как миленький. Даже на Эту Сторону ходил строго только в дни лекций – избыточная, немыслимая в положении вынужденного изгнанника аскеза. Но это, в итоге, сработало, точку он поставил не накануне, а задолго до вылета, десятого декабря. И не на рассвете, когда нет сил доползти до постели, а в половине девятого вечера, как нормальный деловой человек. Не веря в такое чудо, несколько раз перечитал последний абзац. Откинулся на спинку стула, закрыл глаза, схватился за голову. Ему хотелось смеяться, плакать, кричать.
Кричать, конечно, не стал. Смеяться и плакать – тем более. Вместо этого встал и пошел одеваться. Потому что если это дело вот прямо сейчас не отметить, вообще непонятно, зачем его начинал, – весело думал он, сражаясь со свитером, на радостях долго пытался просунуть голову не в ворот, а в рукав.
Вышел на улицу, достал телефон, но тут же снова сунул его в карман. Когда слишком много идей, кому позвонить, и все такие отличные, что почти невозможно выбрать, решение простое: не выбирать. Пусть оно само меня выберет, – думал Эдо. – Пусть кто-нибудь сам мне позвонит, а лучше – случайно выйдет навстречу. А если нет, тоже круто. Буду слоняться по барам, медленно напиваясь до состояния блаженного онемения. Писал один и отмечу один.
Свернул на Траку, прошел мимо любимого виски-бара, даже не притормозив; объяснил себе: неинтересно, слишком близко от дома, это почти как во дворе на лавке бухать. Свернул на Рекурсивную улицу, в смысле, на Вильняус, всегда про себя так ее называл: улица Вильнюса в городе Вильнюсе, на ней еще обязательно должен быть какой-нибудь «Вильнюс-бар». «Вильнюс-бара», впрочем, тут не было, зато других – завались, причем все отличные, он уже в каждом успел хоть по разу да побывать. Но сегодня ни в один из них зайти не тянуло. На этом месте Эдо начал подозревать, что решение никому не звонить было ошибкой, потому что на самом деле ему совершенно не хотелось гулять в одиночку. Тем более, пить.
Надо было сразу звонить Каре и проситься домой, а оказавшись на Этой Стороне, небрежно сказать ей: «Представляешь, я только что книжку закончил», – и отправиться вместе в ближайший бар; среди ночи ввалиться к Тони Куртейну, полчаса умиленно слушать, как он ругается, Тони чувак начитанный, интересные знает слова, а когда он иссякнет, начать рассказывать, какое невероятное дело – делище! – только что завершил, и не затыкаться уже до утра. Вот о чем он думал, пока шел по улице Вильняус сперва в сторону проспекта Гедимино, а потом зачем-то обратно, но телефон из кармана не доставал, хотя время было не позднее, Каре до полуночи можно без зазрения совести спокойно звонить.
С другой стороны, – насмешливо говорил себе Эдо, – какой повод, такой и праздник. Слоняться ночью по промозглому зимнему городу трезвым, в душевном раздрае, не понимая себя – идеальный способ отметить окончание книги о бесконечном отчаянии и о чуде, которое из этого отчаяния иногда прорастает. Это, как минимум, честно. А повеселиться с друзьями можно и завтра. И послезавтра. Каждый день до отъезда. А потом снова как бы с нуля начать.
Сам не заметил, как вышел на бульвар Вокечю. Баров здесь тоже хватало, и Эдо сказал себе: ладно, всю ночь слоняться дело хорошее, но трезвым – это все-таки перебор. Привычным усилием воли, каким всегда засаживал себя за работу, свернул к ближайшему бару, где прежде никогда не бывал, но промахнулся. То есть не сознательно изменил решение, а действительно промахнулся, вместо открытой двери вошел в соседнюю подворотню, остановился, растерянно огляделся – это я как же? зачем? – и узнал проходной двор, который ему Люси когда-то еще весной показывала, вернее, три двора, один за другим. Через них можно выйти на улицу Пранцискону, а оттуда – сообразил он, – вернуться на Траку и пойти наконец в виски-бар, единственный недостаток которого заключается в том, что слишком близко от дома. А все остальное – сплошные достоинства, включая крепкий ледяной коктейль с кофейными зернами, который сперва окончательно, до мучительной ясности отрезвляет, а потом милосердно пьянит.
Короче, – твердо сказал он себе, – хватит уже болтаться, как увядшая роза в проруби. Вперед.
И решительно шагнул в арку, соединяющую первый двор со вторым, очень длинную, настолько низкую, что пришлось не просто ссутулиться, а пригнуться, и такую темную, словно электричества еще не изобрели. Прошел ее не на ощупь, конечно, но что-то вроде того, с каждым шагом осторожно ставил ногу на землю, прислушивался к ощущениям – ровно? гладко? не скользко? не мокро? – и только потом переносил на нее вес. Наконец вышел наружу, выдохнул, разогнулся, сделал еще несколько неуверенных шагов, и тут у него за спиной вспыхнул свет, да такой яркий, что двор стал виден, как на ладони, включая огромную лужу в центре и дорожку из битых кирпичей, позволяющую ее перейти. Ясно, что это просто фотоэлемент сработал с опозданием, но эффект все равно оказался мощный. Очень его впечатлил этот внезапный свет. И метафора такая красивая про путь исследователя, который пробирается в одиночестве сквозь кромешную тьму, медленно, шаг за шагом, и вдруг у него за спиной разгорается свет для тех, кто пойдет за ним, – думал Эдо, поспешно, пока лампочка не погасла, перебираясь по кирпичам через лужу. – Лобовая, конечно, но иногда именно так и надо. Чтобы точно дошло.
Благополучно переправившись, оглянулся – скорее из чувства благодарности, чем по какой-то другой причине. Спасибо, дорогая лампа, что оказалась здесь. И фотоэлементу спасибо, и проводам, и жильцу, который тебя повесил, и всей компании первооткрывателей электричества, и лично Томасу Эдисону, и собственно электронам – просто за то, что есть. Обычное дело, всякий раз, когда начинаешь благодарить за какое-то, пусть даже мелкое, легко объяснимое чудо, в конечном итоге обнаруживаешь, что благодарить надо весь мир.
Пока обо всем этом думал, из темной арки вынырнул человек; судя по юбке, женщина. Остановилась, махнула ему рукой, как знакомому. Эдо на всякий случай тоже ей помахал, – может, и правда знакомая. Отсюда не разглядишь.
– Вы осветили мне путь! – громко сказала она.
Голос явно был незнакомый, как и ее силуэт, такую высокую широкоплечую даму он бы, пожалуй, запомнил, даже один раз мельком увидев. А может, это мое любимое наваждение?.. – неуверенно подумал Эдо. – В параметры как раз вполне вписывается. С него бы сталось смеху ради нацепить юбку. Тем более, примерещиться в юбке. Или, к примеру, штаны всегда становятся юбкой перед тем, как превратиться в туман?
Хотел сказать: «Привет, это у вас началась Неделя высокой моды?» – но не успел, потому что обладатель юбки и незнакомого голоса решительно свернул с освещенной тропинки и вошел в дровяной сарай. Эдо, конечно, бросился следом, будем считать, из вежливости, чтобы все-таки поздороваться. Сам он обдумать этот поступок не успел; впрочем, если бы и успел, результат был бы тот же. Первое правило начинающего духовидца: увидел мистическое явление – бегом за ним.
