В общем, продув очередную партию, я напоминаю себе, что Нёхиси всемогущий, и это само по себе такое огромное счастье, что все остальное вообще не имеет значения; елки, да сказал бы мне кто-то в ту пору, когда я был человеком, раздавленным тяжестью вещного мира, что со мной однажды станет дружить всемогущее существо!
Поэтому, проиграв Нёхиси очередную партию в покер, «виселицу», шашки, клабор, го, шеш-беш, «морской бой», я честно стараюсь, как выражался мой дед, не исходить на говно. А напротив, широко улыбаться и одобрительно говорить: «Вот же гад ты какой везучий!» – или что-то вроде того. Обычно у меня получается, хотя я от природы азартный, проигрывать не люблю. Но вот прямо сейчас я сижу с кислой рожей и почти всерьез злюсь. Потому что, во-первых, я продул ему в «уголки»
[5], а это была любимая игра моего детства, неудивительно, что я сам не заметил, как в детство впал. А во-вторых, сейчас на дворе декабрь. Играем мы всегда на погоду – не на деньги же нам играть. Ну и на любые другие блага неинтересно, Нёхиси и так ничего для меня не жалко, а мне для него. Но погоду все-таки жалко. Потому что он обожает адскую холодрыгу, а я до смешного люблю тепло. Поэтому во что бы мы ни засели играть, игра выходит азартной, очень уж высокие ставки: кто выиграет, изменяет погоду в городе на свой вкус.
Летом мне проигрывать не обидно, потому что летом Нёхиси устраивает шикарные грозы, бури, штормы, ураганы и град, я такую движуху тоже люблю. Но продуть ему зимой – это полный трындец конечно. Прощай, дорогой постылый, но вполне выносимый ноль. Сейчас этот тип нам устроит тундру. И вечную мерзлоту.
– Ну наконец-то! – мечтательно говорит Нёхиси. Из его рта вылетает сноп разноцветного пламени; с ним иногда такое случается от полноты чувств. – А ты чего скис? – спрашивает он меня с присущей всемогущим существам жизнерадостной бестактностью. – Ты же совсем недавно у меня в «Чапаева» выиграл и развел в городе жуткую слякоть. Буквально позавчера!
Я молча пожимаю плечами, потому что он прав. А фигли толку. Мало ли, что позавчера было, если лютый ледяной трындец наступит вот прямо сейчас.
По идее, не настолько я сейчас человек, чтобы мерзнуть. И сидеть рядом с довольным Нёхиси само по себе такое счастье, что глупо беспокоиться о какой-то дурацкой погоде. Пусть побудет, как Нёхиси нравится, ему для душевного равновесия позарез нужны холода. Тем более, что проиграл я ее не навек, а всего-то на ближайшие сутки, максимум, дня на два. Я их проспать могу, между прочим. У меня, – внезапно вспоминаю я, – как раз в пространстве сновидений с начала месяца скопились дела разной степени неотложности. Интересные, между прочим, дела!
То есть я сейчас как совсем настоящий дурак на пустом месте расстроился. Но от понимания этого факта настроение почему-то не исправляется. Как ни крути, а проигрывать я все-таки не люблю.
– Ты знаешь что, – говорит Нёхиси. – Чем сидеть и скрипеть зубами, лучше кофе давай свари.
– Хочешь кофе? – изумляюсь я.
Не то чтобы Нёхиси никогда прежде не пил кофе. Еще как пил! Но не по собственной инициативе, а со мной за компанию. Он, по-моему, вообще всегда пьет и ест за компанию, не ради самих еды и напитков, а ради процесса совместной трапезы, Нёхиси – чрезвычайно компанейское существо.
– Это ты хочешь кофе, – говорит Нёхиси. – Просто еще не успел осознать. У тебя от кофе всегда настроение поднимается. Так что вари давай на двоих. И приноси сюда, устроим пикник.
– С вьюгами, метелями и сосульками, – киваю я. – Все, как ты любишь. Договорились. Хорошее дело – пикник.
Я спускаюсь в дом, мысленно попрощавшись с теплым западным ветром, который, как дурак, старательно нес нам тепло аж с самой Атлантики – не знал, с кем связался, думал, мы нормальные чуваки. А Нёхиси остается на крыше, страшно довольный происходящим и собой за компанию. Всемогущие существа в любых обстоятельствах всегда чрезвычайно довольны собой.
Я наливаю в джезву холодную воду, кладу туда кардамон, насыпаю три полных ложки эфиопского кофе и столько же Гватемалы, разжигаю огонь на плите – время пошло. Я бы сейчас запросто мог сделать воду горячей и без огня, за пару секунд, но зачем? Кофе есть кофе, у него своей магии выше крыши, пусть варится, как сам пожелает, надо только помочь процессу начаться, а потом оставаться рядом и не мешать. Это, конечно, не только кофе касается. Универсальное правило, лучшее, что можно сделать для каждого: разглядеть, что в нем есть магия, помочь ей начаться, а потом – не мешать.
Я стою над плитой, жду, когда пенка начнет подниматься, чтобы бросить в нее несколько крупинок черного перца. Кто-то – теперь не вспомнить, дело было очень давно – рассказал мне, будто от пары крупинок черного перца волшебным образом улучшается вкус. И у меня с тех пор действительно улучшается, хотя я сам понимаю, что перец на вкус никак не влияет. Но в моих руках это средство работает, потому что я когда-то в него поверил. Я всегда был готов поверить в любую чушь, особенно если она была хоть немного похожа на мистику. И, получается, правильно делал, потому что теперь мистика – это и есть я. И проблемы у меня соответствующие: вот уже четверть часа страдаю, что проиграл в «уголки» погоду другому мистическому существу. На этом месте впору упасть на колени и вознести благодарственную молитву, но я просто смеюсь, потому что это – ну, правда, очень смешно.
Я снимаю джезву с плиты, беру с полки очень тонкие чашки; у меня строгие требования к кофейной посуде, потому что фактура и форма ощутимо влияют на вкус. И, поскольку со всем этим добром в руках хрен залезешь на крышу, аккуратно на нее возношусь.
– Ты чего стоишь? – нетерпеливо спрашивает Нёхиси. – Давай сюда! А, тебе же, наверное, надо помочь?
Он поднимается, путаясь в ангельских крыльях, которые часто отрастают у него просто так, по рассеянности, как, впрочем, и длиннющий чешуйчатый хвост. Нёхиси говорит, это реальность чует его всемогущество и реагирует соответственно, лепит ему хвост и крылья, как погоны – отличительный знак. Ему, конечно, видней, но готов спорить, дело не в каких-то отличительных знаках, а в том, что у нашей реальности есть чувство юмора. И оно проявляется так.
Кое-как управившись с крыльями и хвостом, Нёхиси забирает у меня джезву и снова спрашивает, теперь уже встревоженно:
– Ты чего?
– Просто немножко в шоке, – наконец объясняю я и усаживаюсь на черепичную крышу, прямо там, где стоял.
Потому что – ну да, по идее, я много чего невозможного повидал, причем добрую половину этого невозможного сотворил самолично, далеко не всегда понимая, как оно мне удалось. Но все равно, когда вылезаешь на крышу декабрьской ночью, как-то не ожидаешь, что там тебя встретит летняя ночь. Такая теплая, ласковая, неистово пахнущая полынью, липами и недавно прошедшим дождем, что сердце рвется – это, к счастью, метафора. Пока – метафора, хрен его знает, что будет со мной потом.
