Эна здесь
Эна входит в кафе; ну, это мы знаем, куда она входит, а с точки зрения стороннего наблюдателя, которого, впрочем, поблизости нет, высоченная плечистая тетка с невзрачным лицом и ржаво-рыжими волосами открывает дверь гаража в глубине двора на улице Пилимо и скрывается там.
Тони на секунду отворачивается от огромной кастрюли, в которой что-то кипит и булькает с такими скандальными интонациями, словно у Тони там первичный бульон для мира асуров. Хотя, на самом деле, не он.
– Ух, как ты вовремя! – говорит Тони, улыбаясь Эне не только губами, а всем собой, и скандальной кастрюлей, и горящей плитой. – Первой попробуешь мой Страшный суп… Слушай, а давай ты сперва на него посмотришь? Тебе же нетрудно? Первый в мире суп, в который всматривалась Бездна – здесь, у меня!
– Совсем рехнулся, – одобрительно отмечает Эна. – Такой молодец. И потом ты этим супом будешь людей кормить?
– Если словом «люди» ты называешь то, что сюда обычно приходит, то их.
– С другой стороны, – задумчиво говорит Эна, – хуже-то всяко не будет. Вопреки предрассудкам и суевериям, мое внимание никогда никому не вредит.
Она подходит к плите и глядит на кроваво-красную жидкость в кастрюле. Из кастрюли на Эну приветливо взирают белые и лиловые черепа.
– Ой! – говорит Эна. Просто от неожиданности. – Ну и красавчики! Ты зачем столько гномов убил?
– Они из картошки, – скромно поясняет Тони, которого распирает от гордости.
– А лиловые – свекла?
– Ну уж нет, столько свеклы в супе безнадежно испортит вкус. Это тоже картошка, фиолетовая от природы, сорт Вителот. Специально для этого проекта… в смысле, для Страшного супа купил. Всю ночь вчера эту красоту вырезали. Сорок четыре черепа получилось, прикинь! Правда, я планировал хотя бы полсотни, но напарник под утро рассеялся от усталости; по-моему, это голимое читерство – чуть что не так, сразу превращаться в туман. Будешь пробовать?
– Буду, конечно, – кивает Эна. – И не «пробовать», а нормально обедать. А потом сразу ужинать. Я же к тебе нанималась работать за суп! Давай, корми меня и проваливай…
– Проваливать? – растерянно переспрашивает Тони. – Куда?!
– Да куда душа пожелает, – пожимает плечами Эна. – Хоть на ярмарку, хоть на изнанку. Пришла твоя очередь отдыхать. У меня задача сделать из тебя богему и тунеядца. Заранее ясно, что практически невыполнимая; с другой стороны, почему не попробовать? Я это все-таки я.
– Уйти, когда такой суп шикарный сварил? – возмущается Тони. – Даже не поглядев, какие лица будут у тех, кто впервые увидит в тарелке мой Страшный суп? И не услышать сто раз, что я чертов гений? Ну уж нет!
– Вообще-то, именно так и выглядит счастье творца, – серьезно говорит Эна. – Сделать, тут же отвернуться, уйти, забыть и заняться чем-нибудь новым, а не топтаться на месте, ожидая, как твою работу оценят другие и как она повлияет на них. Но грех тебя торопить. Ты пока совсем молодой и неопытный, конечно, тебе интересно! Имеешь полное право наслаждаться своими триумфами. Потребность уйти и забыть должна возникнуть сама, изнутри.
– Ну, может, когда-нибудь и возникнет, – вздыхает Тони. – Но сейчас, если честно, даже вообразить не могу… Нет, слушай, – оживляется он, – по-моему, дело в масштабах личности и деяния. Если ты настоящий великий Творец, сотворивший очередную Вселенную, тогда уйти и забыть – нормально. Вселенная есть Вселенная, что толку стоять и ждать похвалы? Все равно кроме коллег ее особо показывать некому, а тем – Вселенной больше, Вселенной меньше, подумаешь. Небось навидались этого счастья на своем веку. Но суп это же совершенно другое дело! Особенно, когда в нем плавают черепа в форме картошки… то есть наоборот. Даже ты удивилась, а остальные вообще будут в шоке. А после того, как попробуют – у-у-у-у! Я – художник, мне надо выпендриваться. Это как в печку кидать дрова.
– Да, пока это так, – соглашается Эна. – Но справедливости ради, бывают реальности ничем не хуже твоего супа. Я имею в виду, такие же удивительные. У самых искушенных экспертов протуберанцы дыбом! Собственно, мы сейчас как раз пребываем в одной из них.
* * *
Картофельный череп в тарелке Стефана открывает безгубый рот и жалобно говорит человеческим голосом:
– Не ешь меня, дяденька, лучше возьми на работу в полицию. Я тебе пригожусь.
Бездна Эна наблюдает за происходящим с таким подчеркнуто невозмутимым видом, что сразу становится ясно, чьи это дела.
– Мать твою за ногу! – в сердцах говорит Стефан, а Эна поправляет его:
– Отца.
– В смысле?
– У меня никогда не было матери, – объясняет страшно довольная Эна. – Там, где я родилась кем-то вроде условного человека, свет клином не сошелся на матерях. Мы друг друга придумываем, а не рожаем. Кто угодно может сам выдумать себе столько детей, сколько захочет, не прибегая к услугам посторонних особ. Правда, не все в нашей власти: как ни старайся, а загаданное в точности не получится. Живое всегда обладает собственной волей и стремится сделать наперекор; короче, счастье, если хотя бы цвет глаз с заказанным совпадет. Так вот, существо, которое меня придумало, было по вашим меркам скорее мужское, чем женское, хотя соответствие все же очень условное. Но здесь у вас оно бы точно считалось мужчиной: у него была борода. Вот такущая бородища торчком! – Эна так широко разводит в стороны руки с растопыренными ладонями, что становится непонятно, как бедняга на себе эту роскошь носил. – Папа был человек с размахом. Ни в чем меры не знал! Сочинил одного за другим целых семнадцать детей, причем меня напоследок, как в сказках положено: самый младший всегда волшебный дурак.
– Семнадцать, – эхом повторяет Стефан. В этой истории число – единственное, что ему сразу понятно. Обработка остальной информации, включая размер и конфигурацию бородищи, дается не так легко.
– Мне тоже кажется, перебор, – соглашается Эна. – Но папа вполне мог себе позволить. Семья, прямо скажем, не бедствовала. Он был кем-то вроде царя.
Ну ни хрена ж себе, – думает Стефан. – Чтобы Старшая Бездна рассказала о человеке, с которого началась – такого я до сих пор не слышал. И все остальное похоже на добрую сказку для самых маленьких демонят. Отец! Сочинил! Кем-то вроде царя! Но даже если Бездна просто так морочит мне голову, на ходу выдумывает что попало, сама по себе постановка вопроса – событие беспрецедентное. Хорошо же ей Тонин супчик зашел.
– Извини, – улыбается Эна. – Просто, понимаешь, ужасно захотелось тебя шокировать. А потом еще больше шокировать. И посмотреть, какое у тебя будет лицо. Это все Тонино пагубное влияние. Он мне сегодня открыл свою формулу счастья: «я – художник, мне надо выпендриваться». По-моему, глупость ужасная. Но я как раз целую вечность не была полной дурой, невозможно перед таким искушением устоять.
* * *
Он с порога кидается Эне на шею с воплем: «Ура, ты здесь! Мне как раз было надо! А то уже сам себя достал!» – и это так неожиданно, трогательно и смешно, что Эна сразу же понимает, как себя чувствуют люди, которым на колени внезапно с мурлыканьем взгромоздился чей-то чужой, неприветливый с виду, еще и с дурной репутацией, кот.
