– Прямо сейчас, – говорит он, – девочка Майя идет по улице Тилто, возвращается в хостел, на койку в комнате для восьмерых. Она к нам ненадолго приехала посмотреть, как в Вильнюсе празднуют Рождество. Кстати, город ей не особо понравился, но не потому, что такая уж дура, просто любовь несчастная, девчонкам в такие моменты не нравится вообще ничего. Идет, смотрит под ноги, чтобы в темноте в лужу не вляпаться, но все равно замечает справа, в глубине двора, яркое пятно зеленого света, зыбкое, как вода, и такое прекрасное, словно северное сияние там притаилось в кустах. Девочка Майя останавливается, смотрит на сияющее пятно и уже почти видит проход между домами, ведущий прямо к берегу Зыбкого моря, почти вспоминает, что на пляже ее ждут подружки, с которыми выбрались на зимний пикник, почти нащупывает в кармане заранее купленный для обратной поездки трамвайный жетон; таких вещей обычно никто не знает заранее, но я все-таки знаю и по секрету могу разболтать: девочка Майя чем-то так приглянулась нашей изнанке, что та решила ее забрать. И такую новую жизнь приготовила, сам бы не отказался – не сейчас, конечно, а раньше, до того, как живьем оказался на этих наших, предположим, что небесах. Но речь не обо мне, а о девочке Майе, у которой в кармане звонит телефон, и она сразу же забывает про веселых подружек на пляже, про Зыбкое море, про трамвайный жетон, больше не видит тропинку между домами, и сияние тоже не видит, думает восхищенно: «Это он мне звонит! Это он!» Кто ей на самом деле звонит и чем дело закончится, понятия не имею. В любом случае, завтра утром девочка Майя отсюда уедет и вряд ли когда-то вернется. Потому что город ей не особо понравился, как я уже говорил.
– Прямо сейчас, – говорит он, – мальчик Римас идет через мост – пешеходный в конце Ужуписа, где недавно построили новый микрорайон – и видит, как воды нашей Вильняле превращаются в изумрудный огонь. Вильнялечка это дело любит, ей только дай повод, хотя она и без повода может; хотя чего я вам буду рассказывать, мы все не первый день здесь живем. В такие минуты даже ничего больше делать не надо, достаточно стоять и смотреть. Чем дольше смотришь на этот речной огонь, тем больше в тебе станет жизни. Я имею в виду не то, что непременно проживешь очень долго, хотя и такое может случиться, но важно не это, а то, с какой силой, страстью и радостью ты теперь будешь жить. Но мальчик Римас, увидев зеленую воду, суетливо крестится и бежит так резво, что догонит не всякий спортсмен. Думает, задыхаясь: «Это было сатанинское пламя, я, наверное, страшно болен, и поделом, я слишком много грешил».
– Прямо сейчас, – говорит он, – пока эти двое, которые в сумме Маяк, сидят здесь рядом, бок о бок, в городе столько невероятных вещей происходит, что до утра не успею все рассказать. Только большинство этих наших чудес – впустую, потому что им не с кем случиться. Не то чтобы я намеренно делал из этого факта трагедию. Но трагедия неплохо справляется и сама.
По такому поводу Стефан поднимается с кресла и подходит к окну. Становится рядом, тоже прижимается лбом к ледяному стеклу. Говорит:
– По-моему, это честно. Недостаточно просто стать свидетелем чуда. Надо уметь его взять. Плакать о продолбаной жизни, кстати, совершенно нормально. Слезами ничего не исправишь, но лучше уж плакать, зная, о чем ты плачешь, чем никогда ничего не понять. И смерть не какое-то исключительно фатальное происшествие, а просто – ну, пересдача. Эта партия кончена, но будет другая игра.
– На самом деле я тоже так думаю, – кивает Иоганн-Георг. – Но какая разница, что я думаю, если чувствую ровно наоборот.
Рыжий кот дергает ухом во сне, и снова так выразительно, что всем, включая тех, кого послание не касается, становится ясно, что кот имеет в виду: «Ох, кое-кто сейчас у меня дочувствуется!» Обычно добродушие Нёхиси беспредельно, но котом, особенно спящим, он отлично умеет грозить.
Иоганн-Георг улыбается:
– Прости, дружище. Я думал, ты крепко заснул, и можно спокойно погоревать, не испортив тебе настроение. Если совсем уж достану, помни: меня вполне можно в любой момент проглотить.
– И получить несварение, – вставляет Стефан. – Все-таки ты – типичный бич божий. Беспощаден даже к друзьям.
Иоганн-Георг подходит к Тони, который только что отправил в духовку два противня с пирогами и наконец-то присел отдохнуть рядом со своим двойником. Обнимает обоих, говорит:
– Чуваки, вы только меня не слушайте. Мало ли, что мне не нравится. Просто забейте, и все. Тщетность – моя проблема. А я – проблема для тщетности. Всю жизнь выясняем с ней отношения, разбираемся, кто кого. Я ее всегда побеждаю нокаутом, а она, зараза такая, вечно лидирует по очкам. Но вас это не касается. Вы, главное, будьте. Для счастья этого совершенно достаточно. Особенно, когда вы рядом, вдвоем. Сидел бы тут с вами до Судного дня, который, будем реалистами, вряд ли однажды наступит, даже если я об этом петицию в Небесную Канцелярию напишу. Но лучше мне сейчас прогуляться. Когда я хожу по улицам города, тщетность приходит в смятение и расползается по темным углам. Потому что я – воля мира быть измененным. Мир этого хочет сам.
С этими словами он выходит так быстро, что можно сказать, исчезает; следом с сиротскими причитаниями устремляется оставленное на вешалке пальто. Рыжий кот выскакивает за ними с адским для непривычного уха воем. На самом деле, этот вой предназначен Тони и Стефану и означает вовсе не что-то ужасное, а наоборот: «Нормально все будет, я за ним присмотрю».
– Чего это он? – наконец спрашивает Тони Куртейн.
Тони молча разводит руками, подразумевая «все сложно». А Стефан в сердцах говорит:
– Да дурью мается. – И, помолчав, добавляет: – С другой стороны, если бы он не маялся, может, и не было бы ничего.
Эдо, Сабина
Шел, по идее, домой, потому что устал – не то слово. Сутки, не сутки, а часов двадцать точно не спал. В этом смысле привольная новая жизнь, когда никто ниоткуда взашей не гонит, оказалась серьезным испытанием для организма: слишком много стало соблазнов, и при этом почему-то никуда не подевались дела.
В общем, шел домой, в квартиру на Другой Стороне, вроде бы страстно желая прийти туда поскорее, упасть и уснуть, но как это часто бывает в Вильнюсе, как бы случайно свернул не туда и как бы случайно этого не заметил, пока не прошел так много, что уже проще было честно дойти до речки Вильняле, раз туда потянуло, чем, дав такого крюка, тупо возвращаться назад.
Пошел, конечно, к реке, благо до нее оставалось пройти всего три квартала, свернуть во двор, где раньше был вход в заколдованное кафе Тониного двойника, спуститься по лестнице на Майроне, и считай, уже там. Грех не дойти до реки, когда в кармане припрятана фляга с яблочной водкой, дует теплый юго-западный ветер и заканчивается морозная зима, которая лютовала целые сутки, но вот прямо сейчас отступает, возвращается мокрая ветреная благодать.
Издалека увидел, что на маленьком пешеходном мосту кто-то стоит. И сразу подумал: интересно, кого судьба мне послала? И если на то пошло, какая из судеб – моя персональная, или сама Большая Судьба?
