— Ну, ты и нажралась, Юлька, — сказала та, сама уже теплая. — Первый раз тебя такой вижу. Спортсменка, блин. Фигуристка.
— А я первый раз такая, — парировала Юля. — Надо же когда-то начинать.
Повернулась, обняла своего нового друга, поцеловала взасос, потом отпустила, сказав: «До завтра», хотя завтра наступило — уже потихоньку светало, встала на колени и заползла в палатку.
— Повезло тебе, — за ее спиной бросила Римма. — Растопил сердце Белоснежки.
«Цыц! — услышали оба из палатки. — Убью тебя, Римка!»
— Она строгая, — вздохнула Рима. — Хлебнешь ты с ней.
3
Днем голова Юли Пчелкиной раскалывалась. Вино, коньяк, вермут, водка и много чего еще, смешанное накануне, сделали свое дело.
— Дура, вот дура, — натирая виски, повторяла она.
Еще в палатке было душно.
— Тебе повезло, — голосом ожившей покойницы из фильма ужасов простонала Римма. — Ты не куришь. А вот я, Юлька, подыхаю… Скажи нашему профессору, что у меня заворот кишок.
— Скажу, — пообещала Юля, достала из сумки зеркальце и с предчувствием самого худшего поднесла его к лицу. — Ужас, Римка…
— Что такое?
— Синяки под глазами, вот что.
— Ну что, девки порочные, поднялись уже? — тяжело и низко спросили у их палатки. — Я зайду?
— Заползай, — откликнулась Юля. — Только не пугайся наших лиц…
— Я пуганый, — отозвался гость. В палатку, согнутый в три погибели, влез гигант Сашка Чуев. — Да-а, — протянул он. — У меня в вашей берлоге очки запотели. Ладно, сейчас весь лагерь страдает. Там Трофим Силантьевич продукты привез.
— Трофим Силантьевич? — оживилась Юля. — Тот самый?
— Какой еще тот самый? — переспросил Чуев. — Он знаменитый, что ли? Обыкновенный Трофим Силантьевич, мужичок на подводе. Старичок.
Но обрывок разговора, услышанный накануне, уже взбудоражил Юлю. «Вы помните, что нам Трофим Силантьевич рассказывал?» — спросил кандидат наук Евгений. А в ответ услышал от Турчанинова гневное: «Бредни все это! Стариковские бредни из глухомани! Домовые, лешие, ведьмы! Мифология это все, Евгений Петрович! Мы с вами взрослые цивилизованные люди, и не пристало нам повторять всякую чушь!»
Юля выкарабкалась из палатки и, встав на цыпочки, потянулась. Свежий воздух дурманил. Пели птицы. По лагерю бродили полусонные студенты. Готовились к позднему завтраку. Первый день им дали выспаться — потом, знали все, поблажек не будет. За Юлей выбрался и Чуев.
— Ну, прям ожившие мертвецы, — обозревая лагерь, сказал он. — Точно?
— Ага, — согласилась Юля.
— Юлька, молока купи у этого Силантьевича, — из палатки простонала Римма.
— Куплю, если будет, — отозвалась Юля.
— Может, водочки, Римма Александровна? — обернулся Чуев.
— Шутишь? — простонала умирающая Римма.
Руководитель экспедиции Венедикт Венедиктович Турчанинов появился как раз в тот момент, когда было произнесено песнезвучное слово «водочки». Он проходил мимо палатки с хворостиной, словно собирался высечь кого-нибудь. И тренировался на своей ноге, похлестывая ее.
— Здрасьте, Венедикт Венедиктович! — выпалил Чуев.
Юля повторила его приветствие.
— Так кому тут водочка понадобилась, Чуев?
— Это шутка была, — оправдался Сашка.
— А-а! Ну, а в палатке кто помирает? Скворцова?
— Да, — скромно кивнула Юля.
— Вот что, Пчелкина, Чуев. И вы, Римма Александровна, — громко обратился он к палатке. — Вам, как и другим, я даю время оклематься до обеда. Сегодня первое утро в лагере, смотрите, чтобы оно не стало для вас последним. В два часа вас ждет культурный слой. Пейте молоко. Отрезвляйтесь. Приходите в себя. Я буду беспощаден, — сказал он, хлестнул себя по ноге хворостиной и с видом надсмотрщика двинулся дальше.
Из соседней палатки, куда ночью по ошибке врывалась Юля, выглянула голова их однокурсника и спросила:
— Ушел?
— Ушел, — ответил Чуев.
— А еще я слышал слово «водочки».
— Это было гипотетическое предложение, — охладил пыл однокурсника Чуев.
— А-а, — разочарованно простонала голова.
Но не скрылась, продолжая следить за развивающимися событиями.
— А у этого Силантьевича молоко есть? — поинтересовалась Юля.
— Есть у него молоко — сам видел, — подтвердил Чуев. — Было по крайней мере. Он что-то привозит для всего лагеря, типа каш и консервов, а что-то по индивидуальным заказам.
— Может, лучше пивка, Пчелкина? — спросила страдающая голова из соседней палатки. — Ты вчера сама не своя была. Когда к нам залезла. На четвереньках. Предлагала разные услуги. Сексуального характера. Не помнишь?
— Ты дебил, Курочкин, — зевнув, сказала Юля. — Не знал?
— Мы даже испугались. Такая активность!
Юля выстрелила глазами:
— Скройся.
— Злая ты сегодня, а вот ночью…
— Дама сказала — скройся, — кивнул гигант Чуев.
— Не пугай! А вот мы по пивку, — сказала голова. И, повернувшись вполоборота, спросила: — Точно, Кащин?
— Точно, — тяжело отозвался другой их однокурсник из палатки. — Пива! Пива! — закричал он так, как будто требовал чуда. — И Пчелкину!
Юля с улыбкой вздохнула:
— Дебилы. Отведи меня к нему, Саня, к этому чудесному старичку, я тоже молока хочу. Так хочу, что сил нет.
И вдвоем с Чуевым они пошли искать Трофима Силантьевича.
За последние двое суток, включая долгую пирушку в поезде, студенты успели истребить весь провиант, купленный в Москве и на станциях. Молодым много никогда не бывает! Поэтому на поставщика продуктов Трофима Силантьевича набросились так, как набрасывается стая голодных волков на несчастного заблудившегося ягненка. Но Трофим Силантьевич себя ягненком не чувствовал. Напротив, он чувствовал себя хозяином положения. Благодетелем! Кормильцем! Дарующим жизнь. В лагерь местному повару он привез гречку и пшено, рис и макароны, сухое молоко и тушенку, а вот ребятам продавал печенье и конфеты, сигареты, минералку и пиво, которое, разумеется, прятал от руководителей экспедиции. Вялые после разгульной ночи археологи довольно живо разбирали все, что было у старого фуражира.
Подоспели сюда Курочкин и Кащин.
— А травки нет, Трофим Силантьевич? — спросил первый и стал многозначительно перемигиваться с другими.
— Какой еще травки? — нахмурился старик.
— Ну, сам знаешь, покурить? — лукаво продолжал студент.
— Высечь бы тебя, умник, — погрозил кулаком Трофим Силантьевич. — Плеткой.
