— Значит, уже знаете.
— Да все знают, — признался Рутиков. — Только об этом и говорят. — Он покачал головой. — Всё Раздорное шепчется…
— А почему всё?
— Неужто сами не знаете?
— Знаю.
— Так что же?
— Хочу, чтобы вы мне ответили.
Рутиков устремил на Юлю раздраженный взгляд:
— Почему вы так со мной разговариваете? Как вас там — Юля? Из какой вы газеты?
— Я учусь в МГУ на журналистике. И представляю «Аргументы и факты». Мне поручают заниматься самыми таинственными, а подчас и самыми грязными делами, Борис Борисович. А это самое таинственное и самое грязное дело, с которым я только сталкивалась. Так почему шепчется все село Раздорное об этом преступлении?
— Девушке вырезали сердце, насколько я знаю.
— Именно так. А еще почему?
— Потому что у нас тут ведьмы живут, — усмехнулся он, — и самые настоящие, между прочим. И от них можно ждать чего угодно.
— И это верно. А еще?
— Да что же вы меня пытаете? — возмутился Рутиков.
— Ваш страх удивляет меня, Борис Борисович. Вы не хотите назвать истинную причину беспокойства всего вашего села.
Щеки Рутикова ярко вспыхнули и мелко затряслись. То ли это был страх, то ли ярость.
— Сами скажите, — с вызовом бросил он.
— И скажу. — Юля вынула из сумки записную книжку, и Рутиков тотчас стал есть ее глазами, точно в этой зеленой книжке хранилась какая-то тайна. — Точно такое же преступление было совершено у вас с Раздорном двадцать лет назад. — Рутиков опустил глаза: он понял, что московской журналистке известно все. — А Юля тем временем продолжала: — Была убита девушка Марианна Колосова. Умница, красавица, она пела в хоре, в хоре, которым вы тогда руководили. Да-да, я знаю очень многое. Куда больше, чем вы думаете. — Юля раскрыла книжку и прочитала: — «Главными подозреваемыми были следующие люди: ведьмак с Холодного острова Балуй Ершов, уголовник Игорь Жирков, одноклассник Марианны Колосовой — Семен Чаргин и руководитель хора, в котором пела Марианна, Борис Борисович Рутиков».
— Что?! Да как вы…
— Я говорю только то, что мне известно от других лиц. Важных лиц, — добавила Юля. — У ведьмака Ершова не было видимых причин убивать Марианну, Жиркова она отвергала, и неоднократно, он мог пойти на такое преступление, и легко, это преступление мог совершить и Семен Чаргин — ее одноклассник, который тоже добивался Марианны. А еще по ней сох руководитель хора, он тоже был влюблен в красавицу Марианну, хотел развестись и жениться на ней. Говорят, — Юля вспомнила слова Кудряшова, — он ее долго добивался, хвостом за ней ходил, чего только ни обещал. Горы золотые! Но она отвергла всех и была убита. Поправьте меня, если я в чем-то ошиблась.
— Вы знаете и впрямь многое, Юля, но далеко не все, — усмехнулся вдруг Рутиков. — Далеко не все! Хотя подготовились вы на славу. Только вот с руководителем хоря у вас накладочка вышла.
— Какая накладочка?
— Марианна любила своего руководителя, вот в чем все дело. Ему было тридцать, ей — восемнадцать, он учил ее петь, у нее был талант, он открывал для нее новые горизонты. — Рутиков тяжело встал и подошел к окну. — Ну, хватит уже говорить обо мне в третьем лице. Впрочем, того меня уже нет на свете. — Он обернулся к гостье. — Нынешний я — это другой человек. У меня было письмо от нее, где она признавалась мне в любви. А вот я не писал — на словах ей говорил.
— Такое письмо дорогого стоит, — честно призналась Юля. — Где же оно?
— В печке. Жена, мир ее праху, нашла, устроила истерику и бросила в огонь. А я его как зеницу ока берег.
— Жаль, такое письмо лучше любого свидетеля.
— Это верно. Но письмами дело не ограничивалось. Мы встречались. Тут, в клубе. На диване была наша любовь. Говорю вам это, чтобы вы больше ко мне не приставали. На том диване я и признался Марианне, что люблю ее. Я ведь и впрямь даже хотел развестись и жениться на той, кого полюбил. Это уже было после того, как моя жена нашла письмо и сожгла его. Но жена сказала, что убьет себя, убьет всех, отравит, и тогда я решил подождать. Она была старше меня, моя жена, Лариса, на десять лет. Я был тютей, женился, когда мне было двадцать, а ей — тридцать, опытная женщина, делала со мной, с душой моей все что хотела. Потом оказалось, что она больна. Артрит. Стала плохо ходить. И стала еще злее, нетерпимее. От истерики к угрозам и обратно. Моя любовь к Марианне стала для нее роковым наваждением. И сколько же было в ней злорадства, когда она узнала, что Марианну убили, да еще таким страшным образом. До сих пор помню ее сияющее победоносной злобой лицо. «Туда и дорога этой шлюхе», — сказала она мне. Я к ней больше не притронулся никогда в жизни. Она умерла через десять лет от инсульта. Иначе говоря, ровно десять лет назад.
— Вот это история, — выдохнула Юля. — Прямо греческая трагедия… Простите.
— А я так больше никого и не нашел, — качнул головой Рутиков.
— Печально.
— Жизнь печальна, девушка, — сказал он и сел в свое кресло.
— А как вы относились к тому же уголовнику Жиркову? К Чаргину? И как с ними вела себя Марианна?
— Да никак я к ним не относился. Наша связь с Марианной была инкогнито. Строжайше! Мы ведь в деревне живем, товарищ журналист! Это же вам не Москва! Я — женат, она — молодая девушка. Короткие встречи, и более ничего. Жиркова это я помог посадить в очередной раз, он домогался до одной девицы, распустил руки, наша милиция и отправила его по этапу. Чаргин был мрачным, настойчивым, какими бывают зацикленные на чем-то юноши. Марианна отказывала ему с завидным упорством. А он не понимал — в чем дело? У нее же никого нет! Думаете, легко нам было? Вот так, таиться?
— Думаю, вам было очень сложно, — вздохнула Юля.
— Вот именно. Очень.
— А сами вы на кого подумали? Сразу?
— Сам я ничего толком не думал. Когда я узнал, у меня случился нервный срыв. Потом уже стал соображать. Люди говорили про ведьмака, но мне не больно верилось. Уж слишком это фантастично! Я вообще в ведьм не больно верю.
— А это вы зря, Борис Борисович…
— Почему?
— Я с ними разговаривала — страшные женщины.
— Может быть. Но чтобы вырезать сердце… Не верю. Уголовник Жирков был мелким хулиганом, рисовщиком, думаю, он бы мог кому-то, если говорить на их жаргоне, сунуть перо в бок и скрыться, но вырезать сердце — вряд ли. Это мог сделать только тот, у кого у самого сердце было вырвано. И если говорить честно, я думал на Чаргина. Но у него было алиби — он где-то пировал с двумя друзьями. Оба молодчика поклялись, что проводили время вместе. А ведь ее еще изнасиловали! Боже, боже… — Рутиков закрыл лицо руками. — Вот вы пришли, и мне все это вспомнилось, весь этот ужас…
— Простите, но я хочу найти убийцу студентки из лагеря археологов, и у меня есть все основания думать, что два эти убийства связаны между собой.
