— Едем! — решилась я.
Профессор Цихерман Игорь Самуилович проживал в дорогущей высотке в центре Москвы. Думаю, его квартира стоила не меньше, чем квартира Гарднеров, если не больше. Правда, швейцар нас не встретил, но только этим квартиры и отличались. Зато был неприступный консьерж, который долго не хотел нас пускать. Но, о чудо, какое-то удостоверение Федора и взятка в две тысячи рублей смогли растопить его каменное сердце. Русское взяточничество неистребимо!
На восемнадцатом этаже были всего лишь две квартиры. На одной из них висела табличка с именем и регалиями профессора. Дверь нам открыла молодая симпатичная горничная.
— К Игорю Самуиловичу! — строго сообщил ей Федор и быстро вскинул удостоверение.
— Проходите. Как вас представить?
— Майор Добрынин с супругой, — деловым тоном представился он.
— Присядьте! — она указала нам на старинные диваны.
Когда горничная ушла вглубь квартиры, я спросила:
— Ты что, майор?
— Да.
— А что это за удостоверение?
— Пенсионное, вставленное в красную обложку, не первый раз так предъявляю, и всегда производит впечатление. На фото я в военной форме, русским людям этого достаточно, они никогда не читают, что там написано.
Я хотела задать еще один вопрос, но не успела — вернулась горничная.
— Проходите, Игорь Самуилович ждет вас.
Она жестом предложила нам следовать за ней. Мы все шли и шли, даже Гарднеры бы позавидовали размаху и шику, с которым жил профессор, а мы же вертели головами, как в музее. Много картин, подозреваю, подлинников, много антикварной мебели, лепнины, позолоты, бархатных штор, дверей с вензелями и натурального камня. В какой-то момент мне показалось, что я в Петродворце: слишком уж много было в этой квартире исконной старины. Наконец горничная остановилась перед дверью и постучала в нее. Наверное, ей ответили — я лично ничего не услышала. Она отворила нам ее и жестом предложила войти.
— Чем обязан? — тихо прошелестел старик, восседающий в кресле времен Екатерины II.
Игорь Самуилович был небольшого роста, сухощавый, с тонкими маленькими, почти детскими ручками, одна из них жила своей жизнью, довольно сильно подрагивая на подлокотнике, а иногда неожиданно подпрыгивала вверх. Кожа на его лице была сильно натянута, морщин почти не было, маленькие юркие глаза сильно слезились, крупный нос украшали элегантные очки в золотой оправе. Здоровой рукой он ежесекундно вытирал нос платком.
— Мы от четы Гарднеров из Америки, — сообщила я, — помните их?
— Не припоминаю, — задумался старик.
Все пропало, у профессора склероз, — подумала я.
— Ах, американцы! — оживился Игорь Самуилович.
— Вы их помните?
— Конечно! Они просили меня наблюдать за одной пациенткой, интересный случай, скажу я вам! — голос его окреп и зазвучал громче.
— Чем же он интересен? — спросила я.
— Девочка очень сложная, но я справился с задачей, — похвастался он.
— Как вам это удалось?
— Это был уникальный эксперимент, было непросто, но я смог. Если бы вы только знали, какая работа была проделана!
— Может, расскажете? — предложила я.
— Вы с какой целью интересуетесь? — насторожился старик.
— Гарднеры сказали, что вы совершили невозможное, изменив память Кати, — решила я сыграть на самолюбии профессора. И попала в точку!
— Точно, ее звали Катя! Катя Касторова, нет, Кастрова, нет, Кострова! — вспомнил он.
— У вас прекрасная память! — искренне похвалила я его.
— Вы не представляете, сколько информации хранится на этом диске, — он постучал себя по голове, — здесь целая картотека.
— Мы уже поняли, раз вы так легко вспомнили Кострову, хотя столько лет прошло.
— Да, немало, если быть точным, — он задумался, — то около двадцати.
Цихерман действительно обладал незаурядной памятью.
— Вы и это помните! — продолжала восторгаться я. — Расскажите нам о ней. Похоже на то, что лишь три года назад ваши усилия пошли насмарку, и она стала неадекватной.
— Значит, девочка продержалась почти семнадцать лет?
— Да, если я правильно понимаю значение слова «продержалась».
— Я гений, я гений! — абсолютно серьезно сказал Игорь Самуилович, потирая руки. — Нет, вы понимаете, что я сделал? Это же виртуозно! Я изменил ее жизнь, перепрограммировал ее, дал другую установку, заменил ее психические наклонности, поменял «минус» на «плюс». Разве это не гениально? А Костик не верил. Теперь и не докажешь ему ничего, помер Костик. Жаль, жаль! — его голос зазвучал еще громче и бодрее.
— Игорь Самуилович, все, что вы сказали, бесспорно, очень интересно, но не могли бы вы посвятить нас в детали, потому что нам сложно оценить масштаб вашего гения. Что именно вы поменяли, кто такой Костик? — с некой иронией произнесла я, но профессор ее не заметил.
— Детка, ты будешь потрясена! — сообщил он мне. — Сейчас найду, — он с трудом поднялся из кресла, Федор подхватил его и помог дойти до ящиков, подписанных в алфавитном порядке. Профессор открыл один с буквой «К» и начал в нем что-то перебирать.
— Вот она, нашел! — обрадовался он.
Профессор извлек из ящика толстый пакет и вытащил содержимое. Там оказалась магнитофонная кассета и тетрадь.
— Пока что я поставлю вам кассету, а Инесса принесет кофе. Вы слушайте, это интересно…
Он нажал на большую красную кнопку возле кресла, а потом включил магнитофон:
— Как тебя зовут, детка? — спросил моложавый голос Игоря Самуиловича.
— Катя, — ответил детский голос.
— А фамилия?
— Кострова.
Это же юная Кэт! У меня по телу пробежали мурашки.
— Смотри на мой мизинец. Ты сейчас полетаешь, тебе будет хорошо, спокойно, ты расслабишься и будешь отвечать на мои вопросы. Потом я досчитаю до пяти, и ты проснешься. — Мы услышали щелчок.
— Вот и хорошо, Катя, расскажи, что тебя тревожит? — спросил профессор.
— Пожар, — ответил сонный голос.
— Что случилось?
— Я сожгла их.
— Кого?
— Отчима и мать, — услышали мы ответ.
— Почему?
— Он спал со мной, — девочка заплакала.
— Тише, тише, — успокоил ее Игорь Самуилович, она засопела ровнее. — Как спал?
— Как мужчина с женщиной, — объяснила Катя.
— Он насиловал тебя?
— Да.
— Сколько тебе было лет, когда это произошло впервые?
