Общество филоретов делилось на отделы или кружки, соответственно той отрасли наук, какою занимались члены кружка. Так, были кружки юристов, литераторов, медиков, математиков и натуралистов. Каждый кружок имел председателя, секретаря и казначея. Выборы происходили открыто. Устав заключал в себе около 70 параграфов и отличался простотою и ясностию
[378].
На заседаниях филоретских кружков обыкновенно читались работы членов по тем предметам, которыми занимался кружок, и происходили рассуждения на научные и литературные темы, причем члены старались приучить себя и к ораторству.
Так как для многолюдных собраний не было соответствующего помещения, а сверх того и осторожность заставляла избегать огромных сходок, то в заседаниях каждого кружка избирались особые депутаты для присутствования в других кружках; затем эти депутаты обязаны были отдать отчет своим кружкам о занятиях тех кружков, в которые они были откомандированы.
Участие профессоров Виленского университета в тайных обществах. Раскрытие тайных обществ, и суд над их членами. Между тем, по Вильне стали ходить неблагоприятные слухи о студенческих обществах. Слухи эти дошли до сведения университетского начальства, которое, во избежание неприятностей, принуждено было запретить студентам сходки и закрыть общества. По этому случаю ректор университета Маевский в конце 1820 г. пригласил к себе студентов Зана, Чечета, Мицкевича, Ежовского и других главнейших деятелей студенческих обществ и объявил им от лица университетского совета, что общества их закрываются и им запрещаются прогулки за город (маевки) и всякого рода сходки. В то же время ректор приказал принести к нему весь архив этих обществ и сжечь его на своих глазах. Но, несмотря на это, общества студентов продолжали существовать; они облеклись только в большую таинственность; после этого университетская молодежь стала сильнее горячиться и поддерживать свой польский патриотизм, тем более что в 1821 г. к ее кружкам примкнули некоторые из университетских профессоров.
В 1821 г. в число профессоров Виленского университета поступил историк Лелевель. Лелевель уже раньше хорошо был известен студентам как своими учеными трудами по предмету истории, так и своими взглядами на положение Польши и поляков. Последними он как раз подходил под взгляды университетской молодежи, то есть он, подобно студентам, только и думал о том, как бы восстановить падшую Польшу. Поэтому неудивительно, что вступление Лелевеля в число профессоров университета было великою радостию для студентов. С первых дней своей профессорской деятельности Лелевель окружен был целою толпою студентов, которые действительно нашли в нем самого горячего защитника их интересов и самого доступного из всех профессоров университета. Ему немедленно сообщены были все тайны студенческих кружков, и он сделался одним из главных двигателей этих кружков. Он тратил все свои средства как на нужды студенческих обществ, так и на нужды отдельных лиц из студентов. Будучи от природы угрюмым и необщительным как с своими товарищами по службе, так и с лицами Виленского общества, он никогда не принимал к себе ни тех ни других. Но зато двери его постоянно были открыты для студентов университета. В своей квартире Лелевель почасту целые ночи проводил с студентами в разговорах о политической судьбе падшего отечества и бедствии его сынов под чужим игом. В заседаниях университетских советов, когда шла речь о каком-либо предмете, относящемся к общим потребностям заведения, Лелевель вел себя скромно и во всем соглашался; но если дело касалось участи студента, особенно ему знакомого, Лелевель всегда принимал его сторону и защищал его с таким жаром, что часто доходил до неприличия и дерзости.
Кроме профессора Лелевеля такой же популярностью между студентами пользовался профессор философии Глуховский. По своему направлению и по своим взглядам Глуховский совершенно походил на Лелевеля. Оба этих профессора университета при чтении своих лекций всегда старались коснуться современного состояния Польши и выставить пред своими слушателями, что положение обитателей ее самое мрачное и безотрадное благодаря, по их словам, господству России. То же самое они делали и среди виленского общества, когда им приходилось в нем бывать, особенно этим отличался Глуховский. Такого же направления, как по отношению к студентам, так и по отношению к виленскому обществу, держались еще следующие два профессора: Данилович и Бобровский. Эти последние, по словам современников, подобно Лелевелю и Глуховскому, очень часто и пред студентами, и пред обществом изображали печальную участь поляков и побуждали их к энергическим действиям к восстановлению Польши. Действуя таким образом, эти четыре профессора более чем тайные студенческие общества подготовили почву революционным движениям в западнорусских владениях.
В то самое время, как в Вильне тайные студенческие общества благодаря действию четырех вышеозначенных профессоров университета вступили на путь более энергический и решительный в деле восстановления Польши, сюда приехал агент центрального варшавского революционного комитета Оборский. Он немедленно вступил в сношения как с этими профессорами, так и со всеми членами тайных студенческих обществ, и дело закипело: прежде всего они постарались связать свои действия с действиями Собонского, находившегося в это время, как мы видели, в Бердичеве, а затем рассыпать своих агентов по всем областям бывшего Литовского государства. Результат всего этого был самый блестящий: к началу 1822 г. почти весь Западный край России был настроен во враждебном направлении по отношению к России, и всех членов, записавшихся к варшавскому «Патриотическому обществу», из сего края было около 5000 человек. Но в июле месяце сего 1822 г. революционные студенческие общества в Вильне едва было не сделались известными русскому правительству, а вследствие этого, конечно, чуть было не обнаружился и весь заговор в Западно-Русском крае. Дело вот в чем: в конце мая профессор математики Вырвич (поляк и католик) подал Чарторыйскому докладную записку, в которой убедительнейшим образом доказывал, что в Вильне существуют студенческие общества, составленные Фомою Заном, которые носят характер революционный и имеют связь с какими-то другими тайными обществами, находящимися вне Вильны. Чарторыйский, получив это официальное донесение, немедленно отправился в Вильну, тем более ему нужно было в ней быть, что сюда в июне месяце намеревался приехать император Александр I. По прибытии в Вильну Чарторыйский назначил особую комиссию, состоящую из трех профессоров: Буянуса, ксендза Кланчевича и Лобойки (профессора русской словесности), и поручил ей расследовать донесение Вырвича. Но комиссия в высшей степени халатно отнеслась к сему поручению: не исследовавши хорошо дела, она донесла Чарторыйскому, что среди университетской молодежи никакого тайного общества не существует, было одно под названием «Лучезарное», но и то давно закрыто. Такого рода донесением комиссии Чарторыйский остался весьма доволен: он надеялся, что теперь будет снято с студентов подозрение в неблагонадежности и успокоился было
[379]. Но вдруг перед самым приездом государя в Вильну произошло столкновение студентов с войсками, причем оказалось, что студенты были вполне виноваты, а это, в связи с донесением Вырвича, заставило русское правительство обратить серьезное внимание на университетскую молодежь и недоверчиво смотреть на самого Чарторыйского. Когда приехал в Вильну император, то ему о всем этом было доложено, вследствие чего государь выразил сильное неудовольствие Чарторыйскому и при этом дал понять, что ему известно существование тайных студенческих обществ, а в заключение указал на вредное направление общества шубравцов. Чарторыйский, насколько было ему возможно, старался защитить университетскую молодежь и доказать государю, что между студентами нет никаких тайных обществ, а в конце концов, чтобы отклонить от себя всякое подозрение и отвести глаза правительства от студентов, пожертвовал шубравцами, то есть закрыл это общество и запретил более издавать «Мостовые ведомости». Тем дело пока было и кончилось: император уехал, власти успокоились, Чарторыйский торжествовал. Но оказалось, что торжество его было непродолжительно: на другой год вопрос о тайных студенческих обществах благодаря некоторым обстоятельствам снова выдвинут был на сцену, и на этот раз он кончился очень печально как для обществ, так и для самого Чарторыйского.
