Затем Кибурт описывает ночное пиршество, устроенное в честь послов наместником Монвидом в его летнем местопребывании, в предместий Лукишки. Пир сопровождался музыкою и пением и происходил в просторной комнате, освещенной восковыми свечами, за большим овальным столом. Послы обратили внимание на то, что тут не было определенных мест по чину, а каждый садился, куда хотел, и отсюда заключили, что в Литве все равны. В своем дневнике Кибурт говорит, что как в Вильне, так и в предместьях ее были прежде рассеяны языческие капища, между ними были и каменные, посвященные разным божествам. Так, например, было каменное капище в предместье Антокольском, где находилась и священная роща, посвященная всем богам. За этим предместьем, по словам Кибурта, в его посещение Вильны, простирались большие леса на далекое пространство; тут разбросаны были зверинцы виленских бояр и их охотничьи дома, окруженные тыном. После всего этого Кибурт с большими подробностями останавливается в своем дневнике на описании ночного народного гулянья в день св. Иоанна Крестителя. Гулянье это происходило где-то за городом. Послы вечером, в сопровождении литовского полицейского чиновника, ездили за город в соседние рощи и долины посмотреть на это народное гулянье. Они там видели целые ряды шалашей и палаток. По их рассказам, бесчисленное множество простонародья сошлось сюда погулять, попить пива и пображничать; от говора, пляски, пения и музыки стон стоял над рощами и долинами, а от разведенных костров на небе отражалось зарево, как от большого пожара. Кроме простонародья Кибурт видел тут множество лиц высшего сословия – мужчин и женщин. И те и другие или ходили, или сидели на богатых коврах или подстилках вокруг огромного пылающего костра; при этом Кибурт замечает, что мужчины и женщины держали себя в почтительном отдалении друг от друга. Некоторые из мужчин и женщин высшего сословия пили и закусывали подле низких столов, другие слушали пение старцев; слуги светили восковыми свечами и факелами. Недалеко от палаток и шалашей знатных лиц, на двух пригорках, поочередно играли два хора музыки, а кругом на холмах пылали смоляные бочки и смолистые деревья.
Кибурт хвалит в своем дневнике положение и укрепления Вильны, в которой, по его словам, было 25 000 жителей и 6000 гарнизона. Но в своих замечаниях относительно населения Вильны, состоявшего из народностей: собственно литовской и русской, Кибурт благосклоннее относится к первой, чем ко второй; тут, конечно, отразилось его нерасположение к русским, как к православным. Посол говорит, что литовцы по наружному виду отличаются большою красотою и симпатичностию; они, по его словам, высокого роста и темноволосы, тогда как русские среднего роста и рыжеволосы. По нравственным качествам Кибурт также ставит литовцев выше, чем русских: он говорит, что литовцы отличаются от русских большею честностию и знанием военного дела. Но при этом он прибавляет: «Все литвины ленивы и привержены к крепким напиткам, а русские более трудолюбивы, мало пьют и вследствие этого зажиточнее первых». О литовских и русских женщинах Кибурт отзывается так: «Литвинки очень красивы, головы свои убирают со вкусом; деревенские же женщины ходят простоволосые и искусно причесывают свои волосы, но все они отличаются более свободными нравами. Русские же женщины некрасивы и притом еще безобразят себя неуклюжими головными уборами, но зато все они, – прибавляет посол, – отличаются строгой нравственностью».
Далее Кибурт говорит в своем дневнике, что как при дворах всех литовских князей, так и у высших сановников употребляется исключительно русский язык; дипломатическая переписка и все делопроизводство в канцеляриях Литовского государства совершается на русском языке. Чтению и письму молодые люди учатся, по словам посла, в школах, которых очень много при русских монастырях. Многие русские ученые прибыли в Литву и принесли свои познания, говорит Кибурт, с восточной стороны Днепра во время татарского нашествия. Когда Кибурт завел о русских речь с католическим епископом Василлою, то этот последний неодобрительно отозвался о них и при этом высказал глубокое сожаление о господстве русского языка, русской письменности и вообще русской образованности в Литве. С своей стороны, Кибурт, как видно из его же дневника, высказал сожаление, что правительство, обращая литовцев в католичество, оставляет в покое русских, вера которых, по его словам, «есть не что иное, как манихейство», с чем вполне согласился и сам епископ.
После осмотра города Вильны и его окрестностей, Кибурт вместе со своею свитою был принят Витовтом, по возвращении его в столицу. Он подробно описывает как главную официальную аудиенцию, так и последовавшую затем частную аудиенцию. Представление посольства произошло при торжественной обстановке, с разного рода придворными церемониями. У входа во дворец немецкое посольство нашло богато одетых слуг почетных дворян; двери парадной приемной залы охраняли восемь огромного роста стражников, с длинными усами и гладко выбритыми подбородками; на головах этих стражников были надеты черные меховые шапки, обвитые спирально золотыми цепями, кисти которых падали на плечи; шапки застегивались на подбородках золотистой чешуей; в руках стражники имели бердыши из серебра и полированной стали. Когда Кибурт вместе с посольством вступил в аудиенц-залу, то взорам их представилась богато и роскошно убранная, огромных размеров, комната, среди которой, на возвышении, покрытом малиновым бархатом, стояло золотое, усыпанное дорогими камнями кресло; на этом кресле сидел Витовт. По сторонам трона стояло по два пажа в белых одеждах, а далее, на стульях, помещались вельможи и сенаторы Витовта. Приблизясь к трону, посольство сделало поклон, на что Витовт также ответил поклоном; при этом Кибурт вручил князю собственноручное письмо великого магистра Тевтонского ордена. Эта аудиенция продолжалась всего несколько минут и ограничилась только взаимными поклонами, вручением письма и спросом о здоровье. Затем последовала частная аудиенция, происходившая в зале дипломатической канцелярии. Как обстановку самой залы, так равно одежду и наружный вид Витовта Кибурт описал подробно в своем дневнике. Зал дипломатической канцелярии, говорит Кибурт, представлял весьма просторную комнату, которая вся была обита роскошными восточными коврами. Посреди комнаты стоял большой стол, также покрытый дорогим ковром; на столе находились: вызолоченное распятие, великокняжеская корона, меч и золотой скипетр. На передней стене утверждено было изображение Богоматери, вылитое из золота и серебра; пред изображением горела хрустальная лампада, висящая на золотой цепочке. Когда явилось сюда посольство, то князь находился уже в зале. Одет был Витовт, по словам Кибурта, в желтый шелковый камзол, застегнутый до горла золотыми пуговицами, на золотых петлицах; на ноги у него надеты были розовые порты и красные кожаные сапоги, с золотыми шпорами. По камзолу Витовт опоясан был дорогим поясом, шитым золотом, из-за которого выглядывала рукоятка кинжала, осыпанная драгоценными камнями. Сверх камзола был накинут короткий кафтан гранатного цвета, литовского покроя. Голова его была покрыта шляпою вроде испанского сомбреро. Витовт, по словам Кибурта, недурно говорил по-немецки, иногда примешивая латинские фразы, так как воспитан был пленным немецким рыцарем. По наружности своей Витовт был довольно красивый мужчина: среднего роста, крепкого и полного телосложения, лицо его было очень моложаво, бороды и усов он не носил и взгляд имел привлекательный – черта, которую он наследовал от своей матери Бейруты. Вообще, орденский посол обрисовывает великого князя литовского Витовта весьма привлекательными чертами. По свидетельству посла, Витовт, подобно своему дяде Ольгерду, не любил ни охоты, ни шумных пиров, ни безумных потех; почти ничего не пил из охмеляющих напитков и очень умерен был в пище. В обращении, по словам Кибурта, Витовт был весьма сдержан и даже холоден, мало смеялся, всякое известие – хорошее или дурное – выслушивал с лицом бесстрастным; но для своего народа был очень доступен. О деятельности же Витовта орденский посол говорит следующее: Витовт умен и деятелен; в короткое время своего единодержавия он успел восстановить полный порядок, нарушенный предыдущими смутами и убийствами, и пополнил опустевшую великокняжескую казну. Он сам объезжал провинции своего государства, надзирал за хозяйством коронных имений, посещал вассальных князей и таким образом собирал большие доходы. Сидя дома, когда не было войны и походов, Витовт проводил все время или в Новых Троках, где у него на острове озера Тальпа был великолепный замок, или же в Старых Троках, в деревянном дворце. В Вильне, по словам Кибурта, Витовт был редким гостем; если же он когда сюда и приезжал, то всегда останавливался в небольшом деревянном домике на берегу Вилии, и двор, за неимением помещения, располагался тут же, на берегу реки, военным лагерем.
