Без сомнений, я разговариваю с тем, кем нужно! Улыбнулась.
— Мне нравится ваш ответ, мистер Томпсон, — призналась я.
— Вы согласны работать со мной на заявленных условиях?
— Да.
— В таком случае нам следует как можно скорее встретиться у меня в офисе и обговорить детали.
— Разумеется.
Я получила от мужчины краткие инструкции. Были рекомендации.
Когда я положила трубку на место, с некоторым замешательством обнаружила, как вспотела от напряжения ладонь. Хм… Разговор был и вправду волнительным.
Через несколько часов, когда совсем стемнело, в дверь тихонько постучались. Я спокойно прошла в прихожую и провернула круглую металлическую ручку.
Когда я взглянула на гостя, мне стало холодно. У Евы белая кожа и красивые сапфировые глаза, но в сочетании с темно-синим платьем ее природная холодная красота воспринимается сейчас как лед.
— Ты могла позволить себе лучшие квартиры Данфорда, но живешь здесь. Я никогда не пойму твоей страсти к скромным удобствам, — призналась она.
Я улыбнулась Еве.
Женщина прошла в дом, осторожно осмотревшись по сторонам. Взгляд у нее в точности такой, какой был перед серым силуэтом «Интера мотор» в дождливый июньский вечер. Точно такой же взгляд!
— Мило… — сказала она.
Это слово я от нее услышала еще несколько раз, пока показывала дом. Она посмотрела его без особого любопытства, скорее из вежливости.
Когда мы поднялись в мою спальню, женщина пришла в короткое замешательство.
— Почему здесь? — спросила она про мой чердак.
— Мне здесь хорошо, — просто ответила я. — Тебе не нравится?
Женщина прошла в небольшую прямоугольную комнату. Посмотрела на старую мебель, с некоторым любопытством взглянула на неширокую кровать. Когда у нее приоткрылись губы, я с насмешкой спросила:
— Мило?
Ева смущенно улыбнулась.
— Смотри-ка, — из-под кровати я вытащила большой старый сундук. Раскрыла его: здесь одежда эпохи двадцатых в очень хорошем состоянии. Перебираю вещи в руках. — Думаю, прежняя хозяйка сама их сшила. Только посмотри на этот бисер, узоры, меха.
Ева опустилась на колени рядом со мной.
— Посмотри на это платье, — показываю я на тонкий шелк серого платья на широких бретельках, расшитое белым бисером. — Оно в отличном состоянии!
Вынимаю из сундука повязки на голову, украшенные бисером и перьями. Протягиваю Еве повязку из зеленого бархата.
— Надень, — прошу я.
— Нет, — отказалась Ева, выставив на меня ладонь. — Не стану надевать чужие вещи.
— Твои богатства тебя совсем испортили, — я демонстративно надела зеленую повязку себе на голову и уставилась на подругу.
— Выглядишь глупо, — сказала Ева.
Не поменявшись в лице, я протянула ей повязку с копной коротких перьев.
— Ради меня, — опять прошу я. Недовольный взгляд Евы упал на серую ленту в моих руках и опять вернулся к лицу. Немного поразмыслив, женщина сдалась.
У Евы светлые и короткие волосы, сильно завитые на концах. Когда она растянула повязку на голове, я улыбнулась.
— Тебе очень подходит образ той эпохи, — с любопытством оценивая внешность подруги, сказала я. — Знаешь, мне вдруг тоже захотелось быть блондинкой, состричь волосы и завить их как у тебя.
Женщина слегка качнула головой, только на мгновение прикрыв глаза.
— Ты ребенок, — заявила она.
Чем мне нравится мой чердак, это большим светлым окном и потрясающим напольным зеркалом — металлическое, оно немыслимо тяжелое! Чтобы его поднять на чердак, уверена, в свое время понадобилась не одна пара рук.
Я не сняла с головы повязку. Ева тоже.
Мы спустились в гостиную и под джазовую музыку виниловой пластинки разлили красное вино.
— Было бы любопытно побывать очевидцем этой эпохи, — вдруг говорю я. Ева подняла на меня спокойный взгляд. — Я о двадцатых. Эта эпоха представляется мне временем ослепительных вечеринок, буйства, фейерверков и всеобщего безумия. Как думаешь, это так?
— Ты говоришь об этом времени, как о чем-то невероятно далеком, — сказала Ева. Смотрит на меня странно. — Неужели супруги Лоуренс ничего не рассказали тебе о своей юности?
Может, и рассказали, но не мне.
Я и Ева соприкоснулись широкими, почти плоскими бокалами на длинных ножках. Раздался короткий звенящий звук.
Все очень спокойно. Прилично. Скучно.
Разве я на такую встречу рассчитывала? Где же смех, куда делось веселье и удовольствие от жизни? Я помню, как я умела веселиться. Я помню, какой была моя жизнь. Я хочу хоть сколько-нибудь окунуться в те мгновения свободы и удовольствия.
Я хочу!
Поэтому очень скоро время подошло к откупориванию второй бутылки. Нетвердой рукой я разлила для нас бокалы, и все встало на места. Мысли, слова и действия обрели наконец нужное направление.
Музыка стала заводной и веселой — это Ева поменяла пластинку. В моих глазах появился легкий туман.
Мы танцуем. Смеемся над чем-то. Происходит то, что допустимо назвать весельем. А спустя час или два, когда на столе стоят уже три пустые бутылки…
«Слишком много джаза», — подумала я. Из моего рта выплыло светлое облако сигаретного дыма.
Я вытянулась в кресле, запрокинув ногу на ногу, задумчиво смотрю на белую дамскую сигарету в своих руках.
А я разве курила раньше?
Вкус и ощущения не кажутся мне новыми и непонятными. Мне совсем не хочется незамедлительно затушить сигарету.
Похоже… мне стала известна одна из привычек Анны.
Я опять осушила свой бокал и поднесла к губам сигарету.
Зачем я это делаю?
Не знаю. Просто хочется.
Когда музыка прекратилась, я поднялась с кресла и подошла к граммофону. Сняла иглу с виниловой пластинки, чтобы поставить новую.
— Не надо больше музыки, — просит Ева.
Без всяких размышлений сразу закрыла крышку граммофона и вернулась в кресло. Запрокинув подбородок, смотрю на желтый потолок, что когда-то был белым.
— Что с тобой происходит? — медленно проговорила Ева. Я нахмурилась. — Ты позвала меня. Этот вечер — чудо. Спасибо!
— Но…
— Но я же вижу, что все это неспроста. Ты о чем-то хочешь рассказать мне. Я все жду, но ты молчишь.
Я больше не смотрю на желтый потолок. Теперь я смотрю в немного туманные сапфировые глаза подруги.
— Я хочу расстаться с Джоном, чтобы быть с Клайдом, — негромко проговорила я.
