— Сейчас?
Я опять посмотрела на жениха. Кажется, он беспокоится.
— Да…
Папа махнул рукой музыкантам, чтобы те перестали играть торжественный гимн.
— Пять минут, и продолжим! — как на стадионе, крикнул он.
Жених сразу спустился с помоста, а отец его остановил:
— Ты! — строго сказал он, направив на мужчину указательный палец. — Стой на месте.
Даниил нехотя, но подчинился.
Мы с отцом встали у высокой зеленой изгороди в саду, к нам торопливо присоединилась мама. Фотограф встал в позу, настраивает ракурс.
— Сохрани эту фотографию, ладно? — прошу я маму.
— Мы повесим ее в гостиной, — сказала она и улыбнулась в объектив. Отец обнял меня за плечи.
Я долго буду помнить этот миг. По правую сторону плеча — мама, по другую — папа. Возможно, это наша последняя фотография, где мы вот так вместе.
Щелчок.
— Я люблю вас, — выдохнула я.
— Остаемся на месте, — предупредил фотограф. Сквозь туман вижу его короткий жест.
Щелчок.
По ногам пронесся холодок.
Щелчок.
«Готово», — как далекое эхо, слышу голос фотографа на пути в черную бездну.
Больше не чувствую тяжести платья. Под ногами не гуляет холодок.
Зрение фокусируется. Четкость в контурах появляется не сразу.
«Великолепная Лоуренс», — прочла я большой заголовок газеты в собственных руках. Ниже фотография на всю страницу нефтяных вышек в Стилдоне.
Верхний уголок газеты разорван. На столе ручка.
Сосредоточившись на ощущениях, понимаю, что в моей ладони смят клочок бумаги.
«Анна догадалась сделать то, что не пришло в голову мне».
В напряжении каждая клеточка моего тела. Я вдруг поймала себя на мысли, что мне очень страшно прочесть ее послание.
— Анна?
Очень медленно поднимаю взгляд. Джон стоит близко и внимательно следит за мной. Достаточно спокоен.
Мой взгляд вернулся к рукам. Я растянула записку. Аккуратным, красивым почерком написано:
«Будь счастлива».
Я не смогла сдержать слез, они вырвались из моих глаз и покатились по щекам. Чувства очень противоречивы, сильны и бесконтрольны. Как может сердце разрываться от тоски, в то время как губы растягиваются в улыбке подлинного счастья?
Хэнтон с опаской всматривается в мое лицо, а я торопливо стираю со щек новые слезы. Мужчина решительно не понимает, что со мной происходит. Кажется, впервые он растерян и не знает что делать.
— Прости, — я не узнаю собственного голоса. Тоска опять сжала мне сердце. — Мне… лучше уйти.
— Останься.
Решительно мотаю головой.
Хэнтон хочет настоять, но находит причины этого не делать.
— Мой водитель отвезет тебя, — сказал мне Джон.
Глава 16
Когда я вернулась в дом у реки, я сразу пронеслась через гостиную в кухню. Откупорила бутылку красного вина и наполнила им бокал. Дрожь в руках не унимается, подгибаются даже ноги.
Я села на стул.
Когда в голове стойко возникли образы матери и отца, пальцы вдруг стали слабыми, бокал выпал из моих рук. Я взялась за голову, как будто она стала необыкновенно тяжелой. Меня рвет на части неведомо откуда взявшееся знание, что это было прощание с родными мне людьми, и сейчас я как никогда прежде чувствую боль утраты, настоящей и невыносимой.
Улыбки, взгляды и слова…
Я долго сижу на деревянном стуле, крепко ухватившись за голову. Под ногами уцелевший после падения бокал с растекшимся вином, а поверх красноватой лужи шлепаются слезы.
Каждое мгновение причиняет мне боль. И так все время.
Солнце меняется ночью, свет становится тьмой.
Часы переходят в дни, а дни в недели.
Мне не нужны слова утешения или чье-то присутствие. Подлинное утешение я нашла в работе. Я с головой погружаюсь в отчеты, размышляю над задачами, решаю их. Мой день начинается за рабочим столом и редко заканчивается как-то по-другому. Это была нирвана, в которой я могла не думать о том, что причиняет мне боль, но я слишком увлеклась…
Клайд уехал в Юдеско. Осознать это удалось спустя несколько дней после его отъезда. Глядя в календарь, я не могла поверить, что прошло уже так много времени. Я попыталась вспомнить, когда мы с Коллинсом в последний раз разговаривали, и…
Я не помню.
В голове хаос мыслей. Это как очень запутанный клубок из чувств, эмоций и воспоминаний. Когда я попыталась распутать его, возникло хорошо знакомое чувство — безнадежно. В моей жизни все перевернулось. В моей жизни все не так…
Я настолько увлеклась работой над Стилдоном, что в процессе гонки за своей мечтой не заметила, как изменились обстоятельства, изменилась жизнь, изменилась я.
Как долго я не замечала, что за окном моего дома больше нет машины Фрица? Когда он был здесь в последний раз — неделю или две назад? А может, прошел уже месяц?
А когда в последний раз я говорила с Евой? Она оставила мне так много сообщений на автоответчик. Я помню, как нажимала на большую квадратную кнопку: я слышала голос Евы, но я не слушала, что этот голос говорит мне. Запись кончалась, и я забывала…
Несколько месяцев я жила одной только работой, отказываясь замечать собственную жизнь и людей, которые все еще остаются в ней.
Вечно прятаться не получится. Пора принять реальность такой, какая она есть, и что-то делать.
И вот сейчас я впервые за долгое время делаю что-то, совсем не связанное со Стилдоном и «Лоуренс нефть», — еду на вокзал западного Данфорда, чтобы на стилпоезде отправиться в Юдеско.
Теперь, когда у Коллинса появилась возможность возглавить отделение в новой психиатрической больнице, воплотить свои идеи в жизнь и стать тем, кем он хочет быть, могу ли я встать у него на пути?
Стилпоезд ритмично покачивается. Я смотрю в большое окно и на фоне чистого голубого неба вижу в нем холодные и неприступные Ханди. Смотрю на горы и не могу поверить, что мы с Гроузом почти сутки держали путь в этих местах и не погибли.
«Прогресс» вернули на стилполотно, и прямо сейчас я направляюсь в Юдеско в одном из купе этого поезда.
Я спокойна.
Спустя два дня пути на стилпоезде в полдень я прибыла в пункт назначения. На вокзале Юдеско людно и шумно.
Из зала отправления я поднимаюсь по широкой лестнице в вестибюль. Впереди стальная фигура Филиппа Гроуза и первый сконструированный им стилпоезд. Я не прошла мимо, я остановилась перед темной статуей — она кажется живой.
