В тот же период отец начал применять этот разработанный им метод и в сфере медицины, в результате чего изобрел инновационные хирургические нити и перевязочные материалы, в которых содержались гемостатические (кровоостанавливающие), анальгетические (болеутоляющие) и антисептические молекулы. Такой материал позволял бороться одновременно с кровотечениями, болью и инфекциями.
Используя метод моего отца для включения бактерицидных молекул в волокна ткани, стало возможным создать хирургические маски, которые оставались бы стерильными на протяжении многих лет без дополнительной стерилизации.
Моя мама, тоже профессор медицины, активно сотрудничала с отцом и помогала ему в исследованиях. Их круг общения постепенно расширялся, в него входили разные врачи и ученые, некоторые из которых стали потом их близкими друзьями. Коллеги регулярно собирались по вечерам у нас дома в центре Ленинграда, и я впитывала каждое слово из их жарких и увлекательных разговоров, восхищаясь этими великими умами и их выдающимися способностями, которые осознавала, даже будучи еще очень юной.
Пока мы ехали в той военной машине скорой помощи, прыгающей по заснеженной дороге, я ни секунду не сомневалась, что эти друзья моих родителей – все именитые ученые – быстро вылечат отца. Моя уверенность уступила место не менее сильному разочарованию, потому что позже мне пришлось принять очевидный факт: несмотря на их нерушимую дружбу и преданность, на то, какими мудрыми и сведущими они были, их возможности не были безграничными.
Один за другим они осматривали отца, подбадривали его, выдвигали разные гипотезы, а затем, так и не поставив верного диагноза, назначали различные препараты, большинство из которых были дорогими и труднодоступными. Я принялась рыскать по всем городским аптекам в поисках этих лекарств, и мне выдавали их с таким видом, словно это были самые ценные на свете сокровища.
Состояние моего отца тем временем продолжало ухудшаться. Он ужасно страдал: каждый вдох давался с большим трудом, ему было некомфортно сидеть и лежать, он не мог говорить, есть и даже спать.
Прошло так много лет, а я до сих пор слышу доносившееся из комнаты больного отца скрежещущее шипение – это воздух с трудом и болью проходил через сжатые спазмом бронхи. Каждый вздох грозил стать последним.
Я была на грани отчаяния. Мои надежды таяли, и смертельный исход уже, казалось, был неминуем. Но вдруг в один прекрасный день один из друзей моих родителей, профессор хирургии, привел к нам в дом миниатюрную, худощавую женщину с серьезным лицом и представил ее иглотерапевтом. Это была Мария.
Много лет назад мы, как когда-то и сама Мария, не знали об этом виде медицины ровным счетом ничего и не видели в ней ничего научного. Однако к моменту появления в нашем доме Марии ситуация стала настолько тяжелой, что мы были готовы пробовать что угодно, и даже мама охотно дала согласие.
В отличие от толп специалистов, что побывали у моего отца за последние недели, Мария не стала тратить время на лишние речи и умные фразы. Вместо этого она детально – и в полной тишине – изучила ушную раковину своего пациента, после чего поставила диагноз: у отца ослаблена печень (действительно, во время Второй мировой войны он переболел малярией), и она не в состоянии вывести токсичные продукты распада того антибиотика, что дал ему военный врач на озере Вуокса, а они, в свою очередь, спровоцировали тяжелейшую астму.
Мария достала из сумки небольшую коробку, вынула оттуда несколько маленьких металлических игл и принялась втыкать их в ушные раковины, руки, ноги, спину и грудь отца – казалось, она заранее точно знала, куда именно должна попасть иголка.
С момента применения Марией иглотерапии на моем отце началось его чудесное исцеление. Нервы всех присутствующих в тот момент в комнате были, конечно же, натянуты до предела, как гитарные струны. Мы, замерев, наблюдали, как Мария молча и методично делает свое дело под громыхающие хрипы больного.
Постепенно дыхание становилось все менее шумным, а рваный ритм, казалось, стал спокойнее и более регулярным. В ту ночь впервые за долгое время мой отец смог уснуть. Благодаря Марии он прожил еще двадцать пять лет.
Мне же было не до сна. Свернувшись калачиком прямо в пижаме у двери в комнату отца, я прислушивалась к малейшему доносящемуся оттуда звуку и воображала, будто присматриваю за ним. С юношеским пылом я поклялась самой себе, что больше никогда не окажусь бессильной перед лицом страданий и сделаю все возможное, чтобы их облегчить.
К утру я приняла твердое решение: непременно стану, как и Мария, иглотерапевтом. Она пообещала вернуться в девять утра. Я же начала ждать ее у входной двери задолго до этого.
Как я уже говорила, Мария была очень аккуратной и пунктуальной: она пришла ровно в девять. Я прямо сразу перешла к делу с тем пылом и бесцеремонностью, которые можно позволить себе только будучи тринадцатилетней девочкой. Я попросила ее обучить меня иглоукалыванию, чтобы я «могла заботиться о своем отце, потому что, – сказала я, – если он когда-нибудь снова заболеет, а вас не окажется рядом, я должна быть в состоянии вылечить его так же, как это сделали вчера вы». Мария была не особо удивлена. Она объяснила мне, что только лицензированные врачи имеют право заниматься иглоукалыванием, а значит, для начала мне следует заняться изучением медицины. Я пообещала ей, что непременно займусь этим, как только закончу школу. Но тогда это казалось мне каким-то очень далеким будущим, а я была слишком нетерпеливой. Я попросила ее научить меня хотя бы азам ее искусства, «чтобы мне не тратить попусту время». Впечатленная моей решимостью и энтузиазмом, Мария согласилась и разрешила мне приходить каждый день к ней в кабинет, чтобы молча наблюдать, как и что она делает.
С того самого момента небольшое подвальное помещение, служившее ей кабинетом, стало для меня вторым домом. Я приходила туда ежедневно в семь утра перед школой, чтобы подготовить кабинет к приему пациентов, а потом возвращалась после занятий и оставалась до позднего вечера наблюдать за неутомимой пляской рук Марии. Я проводила здесь все школьные каникулы и продолжала приходить каждый день, уже учась в университете.
