Все произошло внезапно. А как еще может быть на войне? Бомбардировок никто не объявляет… Но зачем, в здравом уме, бомбить медицинские учреждения? Понятия чести и разума в военных умах уже не присутствуют? Или надо без разбора и до основания разрушить все, снова искалечить калек, не оставив от них даже воспоминаний среди тлеющих руин?
А ведь еще с утра ничего не предвещало налета на тыловой объект. Милое солнышко подняло настроение и вселило небольшую надежду на благополучный исход противостояния в многоруком и многоликом вареве внутри адского котла.
Солнце вселило и в Адели надежду на возвращение с Западного фронта любимого Рина, бравого и красивого капитана. Нежного ангела-хранителя, а по совместительству – мужа и надежного друга. Как же она ждет этой встречи! И когда Рин вернется, то крепко прижмет ее к себе и обязательно скажет: «Я страшно соскучился, моя синеглазая кудряшка! Так бы всю и съел…» И они пройдутся по родному Марселю. Обязательно посидят в открытом кафе мадам Берзэ, наведаются к булочнику Фабрису, перекинутся с ним парой слов, купят хлеб, еще дышащий, которым, прогулявшись по набережной Старого порта, накормят разомлевших от тепла уток и, обнявшись, будут долго стоять у самой воды, провожая взглядами многочисленные яхты и катерки. А после, оставив воде свои отражения, вернутся домой, в теплую постель. Опять мечты. В разбитом зеркале войны.
Муж Адели – кадровый офицер. Где-то на передовой он поддерживал железобетонную мощь Антанты, интересы Франции, задумавшей на волне реваншизма вернуть потерянные во Франко-прусской войне территории, встречая штыком черствых, экспансивных представителей молодого германского рейха, помешанных вместе со своим кайзером на величии нации. Адели понимала – каждая такая «встреча» могла оказаться для мужа роковой…
Адели Гиро была обычной медсестрой, ценила чистоту и домашний уют, стихи раннего Бодлера и вышивку бисером. Сейчас она честно пыталась выполнить свой долг: увести подальше израненных мальчишек, не видевших жизни и, возможно, не целовавших ни одной девушки… Почему они должны платить жизнями за чье-то донельзя раздутое эго, не иметь шанса на уникальное развитие и применение дремлющих талантов? Обожженные, потерявшие руки и ноги, зрение и слух, почти сломанные пережитым в боях. Но не сдаются, имея простое желание – еще немного пожить, вдохнуть полной грудью, но не запах пороха, гари и пота… Человеку на самом деле для счастья многого не надо. Достаточно чистого неба и свежего воздуха. Но как же поздно это осознаешь…
Что же не давало Адели сдаться самой, позволяя ежедневно выживать, приняв все ужасы войны трезво и без лишних сомнений?
Любовь – живущая где-то слева, в упрямо пытающемся огрубеть сердце, продолжающая гореть неугасимой свечой, согревая одинокими вечерами…
Когда они шли (бежать на костылях с пробитыми или отсутствующими ногами не получалось) по длинному задымленному коридору, Адели задержала взгляд на стене, за которой раньше находилась соседняя палата… Части стены и палаты теперь не было, за обломками вился оранжево-черный дым, приоткрывая вдали неровные очертания костела. Но на молитвы времени не оставалось, и, признаться, она не была уверена, что будет услышана…
Они свернули вправо, с трудом спустились по чудом уцелевшей лестнице, вышли на улицу, где все тоже пылало и плавилось. Поставить бы сейчас рядом тех, кто идеализирует войны, наслаждается каждым моментом кровавых событий, обожествляет огонь, пожирающий жизни в чреве безразмерной человеческой мясорубки. И спросить: «Сколько еще смертей насытят ваше воспаленное воображение? Когда наступит предел?» Может, и их пробьет, и они ответят хоть что-нибудь вразумительное? Всегда хочется надеяться на понимание. Хотя бы минимальное…
Словно из ниоткуда появились молоденькие санитары, подхватили больных под руки, и повели в сторону. Она кричала санитарам, что на третьем этаже еще есть те, кому требуется помощь, но ее не слышали и как будто грезили единственной мечтой – поскорей отсюда убраться. Получается, что для некоторых главная медицинская клятва – пустой звук? Не для того Адели столько лет училась, воспитывая в себе гуманные принципы, чтобы сейчас бежать и где-нибудь отсиживаться… И будет ли в найденном укрытии абсолютно безопасно?
Она снова пошла на третий этаж выполнять данный себе обет – помогать во что бы то ни стало. Ведь там оставались люди, не способные выбраться без посторонней помощи.
Когда вошла в палату, которую полностью заволокло дымом, она закрыла нос и глаза нарукавником и на ощупь приблизилась к ближайшей койке. Наклонилась над солдатом, приложила ухо к груди, но он уже не дышал. Она побежала к следующему, но он также не подавал признаков жизни: угарный газ сделал свое темное дело… Уже почти отчаявшись, она услышала откуда-то со стороны уцелевшего окна слабый стон. Значит, еще был шанс кого-то спасти. Среди дыма совершенно неожиданно возникло светлое пространство, из которого вдруг появился среднего роста голубоглазый офицер в странно новенькой среди этого хаоса серо-голубой форме с лейтенантскими знаками различия на обшлагах и начищенных сапогах со шпорами. Привычного кепи модели «сомюр» на голове офицера не было. Возможно, потерял в бою или не хотел, чтобы его вьющимся и аккуратно подстриженным золотым волосам мешал головной убор. На ремне из черной кожи крепился футляр для блокнота и кожаный планшет. Офицер возник перед ней настолько внезапно, что Адели, подставившая плечо больному с перевязанными после ожога глазами, едва не свалилась вместе с ним обратно на койку.
– Почему вы вернулись? – спросил офицер, быстро оказавшись рядом и подхватив обоих. – Надо уходить: сейчас будет последний удар…
– Кто вы и откуда взялись? – удивилась Адели, не понимая, куда подевался дым, без которого палата предстала страшным зрелищем оборванных судеб. – И откуда информация опоследнемударе? Или вы германский шпион во французской форме?
– Не важно откуда, всюду сейчас неразбериха, – опустив глаза, лейтенант уже помогал Адели тащить больного к двери, сорванной с петель.
– В таком случае и я не собираюсь говорить с незнакомым человеком о внутренних побуждениях, – тяжело дыша, ответила Адели. – Будем считать мои действия профессиональным долгом. Вопрос вызывают ваши устремления.
– Долг – это похвально, но оставьте парня, он уже мертв… – сказал лейтенант, осторожно опуская на пол бездыханное тело. – У вас, кстати, рассечение…
Адели вытерла со лба пот и заметила на пальцах кровь. Пощупала лоб – там была большая, слегка кровоточащая гематома. Адели вспомнила, что сильно ударилась при взрыве (и в ушах возник неприятный звон), но в возникшей беготне не придала этому значения. Адели и сейчас решила не думать о гематоме и оценивающе посмотрела на офицера:
– Спасать больше некого. И мы еще не сгорели в огне «последнего удара».
– Вы сегодня уже перевыполнили план по спасениям.
– Какой непроходимый цинизм!
– Я лишь озвучиваю факты и, пока время до полного уничтожения госпиталя искривлено и замедлено, предлагаю вам работать с нами.
– Говорила же – шпион! – презрительно отрезала Адели. – Давайте уже с французского на германский перейдем!Und was ist es, lassen Sie mich neugierig sein, für Geschichten mit der Zeit? Herbert Wells haben gelesen? Сказки сейчас неуместны, и я, пожалуй, оставлю вас наедине со странными высказываниями – может, еще поживу…
