Смяв тлеющую папиросу подрагивающими пальцами, Рин снова прокручивал в голове скоротечный бой. Капитан понимал, что лишь на короткое время отсрочил смерть для нескольких молодых ребят. Самому Рину, по странной случайности, везло: ни одного серьезного ранения. «Как заговоренный! – поражался он всякий раз. – Может, это Адели, добрая душа, за меня молится?»
Пряжки бошей украшала надпись: «Gott mit uns». Рин уже сомневался, есть ли сейчас с ними Бог, и даже подумал, что он решил отсидеться в стенах собора Парижской Богоматери, совсем недалеко отсюда. Еще несколько дней назад собор вместе с городом хотели сдать врагу и продолжить бой за Сеной. Не вмешайся смертельно больной генерал Галлиени, не обеспечь он свежими силами фронт, так бы и случилось…
Светало. Боши вытянулись в серо-голубую цепочку и снова шли к окопам. На шлемах с острыми навершиями уже виднелись зеленые номера.
Поправив мундир и пригладив усы, Рин поднял револьвер. В этот момент заговорили вражеские орудия.
* * *
В экстремальных ситуациях субъективное время меняет ритм своего течения. Видя летящий навстречу снаряд, Рин не понимал, почему тот вдруг замедлился. Рассмотрев со всех сторон веретенообразный объект, капитан захотел отойти в сторону, но остался на месте, словно загипнотизированный железной болванкой…
Бабахнуло сильно. Рин не успел ничего почувствовать и даже удивиться, когда увидел себя под собой… Хотя от «себя» остались лишь фрагменты изорванного снарядом мундира, почему-то не запятнанного кровью и внутренностями. Как будто из него сначала вынули тело, и только потом подставили под снаряд. Рину это показалось странным, ведь лежащее рядом тело Анри Жаспара никуда не исчезло: наполовину засыпано землей, голова неестественно вывернута, и все еще открыты глаза…
«Прощай, Анри…» – вздохнул Рин, заметив новую странность: от тела Жаспара отделился крошечный «светлячок», задержался на миг перед капитаном, будто прощался, и полетел в небеса. Рин заметил и других «светлячков», вылетающих из окопов и воспаряющих ярким роем к свинцовым тучам…
В миг собственной смерти капитан Рин Гиро не мог знать, что в Марнском сражении французы с союзниками-англичанами победят, потеряв четверть миллиона солдат и не имея никаких сил двигаться дальше. И точно не предполагал, что для него эта битва не главная, а там, куда он вскоре попадет, тоже испытывают боль – физическую и душевную. Боль эта ледяным огнем разлилась по обновленному телу, когда, вернувшись на Землю, Рин узнал о гибели любимой. Ему хотелось взлететь под облака и упасть оттуда Икаром. Рин не понимал, кому мешают медики? Они же спасают людей…
А сейчас, рассматривая свой дырявый мундир, Рин не сразу услышал голос, оторвавший его от этого занятия.
– Верное решение, капитан, – сказал зависший рядом Кристоф. – Вы дали тем мальчишкам в окопе будущее. Один станет успешным политиком, другой – писателем, третий – отцом известного ученого. Нам нужны такие, как вы, – люди чести, способные на самопожертвование. За спиной «рядового» возникли и развернулись во всей красе широкие белые крылья… Лицо Кристофа было странно чистым, как будто он успел где-то умыться колодезной водой, а форма – новенькой, какой, возможно, не была при получении со склада…
Рина не удивила «крылатость» Кристофа: война еще и не такое демонстрирует. Капитан пока не осознавал, что перешел в новое состояние…
– Давайте вашу мужественную руку, – протянул узкую ладонь Кристоф. – Нам придется немного полетать…
Они поднялись над полем битвы, над армиями, непонятно зачем истребляющими друг друга, над несмолкаемым грохотом, дымом и гарью, оставили внизу уменьшившиеся до размера конфетных фантиков квадраты земли, страдающей от ран.
Полет был долгим, сквозь раскаты грома и облака разной формы, цветов и плотности. Рин почему-то решил, что сейчас они поднимутся над Землей, и он рассмотрит планету во всей красе, даже замер в предвкушении фантастической картины, но этого не произошло. На недосягаемой для самолетов высоте они вдруг скрылись в некоем подобии широкой трубы с многочисленными треугольными отверстиями. Кристоф назвал «трубу» внутрипространственным хабом. Рину это странное название ни о чем не говорило. Он только спросил, зачем столько треугольников? Кристоф уклончиво ответил, что это проходы-шлюзы в разные области пространства, по большей части – закрытые. На следующий вопрос Рина: «От кого и для чего?» – Кристоф лишь вскользь отметил: «От нежелательных глаз и для тайных переговоров и некоторых экспериментов».
Когда они вынырнули из «шлюза», перед Рином открылся вид на большой белый город, обнесенный высокой стеной, выраставшей из белого воздушного океана.
«От кого защищаться в небесах?» – удивился Рин, любуясь невесомыми мостами, тонкими полупрозрачными башенками, светлыми круглыми площадями, аккуратными парками и благоухающими садами, а еще удивительными зданиями, превосходившими по высоте даже нью-йоркский Вулворт-Билдинг. Рина всегда удивляли и восхищали возводимые американцами небоскребы. У местных строителей проблем с целующими тучи домами тоже не возникало.
На главной площади Небесного города находилось здание Совета Старейшин. Оно напоминало металлический шар для игры в петанк. Шар этот спокойно висел над площадью и мог становиться полностью прозрачным. В нем отражалось синее небо и забавно искривленные фрагменты города.
* * *
Рин долго не мог осознать, что в скрытом над Землей пространстве есть жизнь, со своими радостями, проблемами и сложными законами. И если раньше бывший капитан французской армии гадал, кем рассматриваются прошептанные в Небо просьбы, то сейчас сам созерцал Поверхность в готовности на такие просьбы откликнуться. По первому велению Начальств. Но всем подряд не помогали. Вмешивались, когда «подземники» забирали (или пытались забрать) чуждые соблазнам души тех, кто не усомнился в Вере.
Праздно свесить ноги с облака тоже не давали: день имел плотное расписание, которому требовалось следовать. Поэтому миф о беззаботной жизни Небес быстро разрушился.
Кельи-комнаты были крохотными и скромно меблированными компактным столом (с монитором для анализа событий на Поверхности и приема входящих поручений), складным реечным стулом и кроватью, подобной больничной. Кроватями и стульями комплектовались только кельи ангелов, сохранивших тела. Утратившие плоть спасатели человечества засыпали под потолком, а работали, надолго зависнув над столом. Двери существовали (без петель, появляясь и исчезая по желанию), обеспечивая возможность хотя бы на время уединиться. Света в кельях было в избытке и без ламп. Допускались проекции нескольких картин, ведь воспоминания никуда не деть. Гиранэль «повесил» над кроватью картины с Булонским лесом и видом с моста на Марсель. На противоположной стене «висела» картина с бегущей по набережной девушкой: Адели поселилась в его сердце навечно.
Каждый ангел проходил курс обучения. Казалось бы, летай и спасай, чего здесь непонятного? Но приобретаемые по умолчанию способности к полету и невидимости (не говоря о долго постигаемом управлении реальностью) без развития и правильного направления могли быть небезопасно применены.
