Зигмунд Фрейд вырос в необычной и сложной семье. Его отец Якоб женился на Амалии Натансон, когда той было девятнадцать лет, а ему уже исполнилось сорок и он успел стать дедом. Амалия была третьей женой Якоба. У него было двое сыновей от первого брака, один был старше Амалии, второй – на год ее младше.
Отец Фрейда рос в семье иудеев-ортодоксов. Постепенно он отказался от всех религиозных обрядов и отмечал только Пурим и Песах, как семейные праздники. Но дома он регулярно читал Библию на иврите и, очевидно, свободно на нем говорил
[12]. В автобиографии уже почти семидесятилетний Фрейд вспоминает: «В детстве (еще не умея читать) я познакомился с библейскими историями, и это, как я понял гораздо позже, постоянно влияло на круг моих интересов»
[13]. Несколько раз я посещал дом Фрейда в Лондоне и долго рассматривал книги в его кабинете. Там была большая Библия Мартина Лютера. Фрейд часто цитировал Библию и, видимо, по этому переводу. Однако в детстве он, похоже, читал Библию в переводе Филиппсона, приверженца течения, породившего реформистский иудаизм. Когда Фрейду исполнилось тридцать пять, отец прислал ему в подарок Библию Филиппсона с такой надписью на иврите:
Дорогой сын.
На седьмом году твоей жизни Дух Божий начал побуждать тебя учиться. Я бы сказал, что Дух Бога говорил тебе: «Вникай в Мою Книгу; через нее тебе откроются источники знания и разума». Это Книга Книг; это источник, ископанный мудрецами, откуда законодатели черпали воды познания.
Ты узрел в этой книге Всемогущего, ты охотно ей внимал, ты пытался взлететь высоко на крыльях Святого Духа. С тех пор я храню эту Библию. И ныне, когда тебе исполняется тридцать пять, я извлек ее из хранилища и посылаю тебе как знак любви со стороны твоего старого отца
[14].
Неудивительно, что для Фрейда духовное мировоззрение было связано с отцом. К отцу он относился в лучшем случае противоречиво и, в отличие от него, так и не научился говорить на иврите, а на идише, на котором говорила мать, знал лишь несколько слов
[15].
Якоб Фрейд пытался зарабатывать на жизнь, торгуя шерстью, и вся семья жила в арендованной комнатке в маленьком доме. Под ними, на втором этаже, жил кузнец, хозяин дома. На момент рождения Сигизмунда во Фрайберге жили 4–5 тысяч человек, в основном католики. Протестанты и евреи составляли по 2–3 процента от всего населения.
В 1859 году, когда Фрейду было три, его семья переехала в Лейпциг, а год спустя – в Вену, и после он жил и работал в Вене почти всю жизнь, до 1938 года, когда, спасаясь от нацистов, в восемьдесят два переехал в Лондон с помощью коллег, госсекретаря США и президента Франклина Рузвельта.
В Вене юный Фрейд изучал иудаизм у Самуэля Хаммершлага. Тот больше ценил не религиозную жизнь еврейского народа, а его этику и историю. Много лет Хаммершлаг был другом и помощником Фрейда. В пятнадцать Фрейд начал переписываться с приятелем по имени Эдуард Зильберштейн. Эта переписка длилась десять лет, и она открывает перед нами богословские и философские мысли будущего психоаналитика и его чувства. Особенно это касается вопроса о существовании Разума вне вселенной. Зильберштейн верил в Бога, он стал юристом, женился, а затем отправил молодую жену, страдавшую депрессией, на лечение к Фрейду. Придя в кабинет, та попросила служанку подождать внизу. Так и не войдя в приемную, она прыгнула с пятого этажа и разбилась насмерть
[16].
В 1873 году Фрейд поступил в Венский университет, где одним из его преподавателей был Франц Брентано. Прежде Брентано был католическим священником, но не мог признать непогрешимость папы и оставил священство, о чем Фрейд писал Зильберштейну. Брентано оказал огромное влияние на юного Фрейда. Восемнадцатилетний юноша пишет другу: «Я, безбожный медик и эмпирик, посещаю два философских курса… Один из них – слушай и удивляйся! – посвящен бытию Бога, а лектор, проф. Брентано, блестящий человек, исследователь и философ, пусть и вменяет себе в обязанность поддерживать доводами шаткую идею бытия Бога. Я тебе еще расскажу про один из его аргументов (мы пока не миновали вводную часть), чтобы ты не сбился с пути на дороге спасения в вере»
[17].
Несколько месяцев спустя Фрейд возвращается к впечатлениям от Брентано: «Когда мы встретимся, я должен тебе больше рассказать об этом замечательном человеке (верующем, приверженце телеологии… и он чертовски умен, просто гений); во многих отношениях он идеален»
[18]. Под влиянием Брентано Фрейд начал думать о том, не стать ли верующим. Он откровенно рассказывал Зильберштейну, как много для него значит этот философ: «Я не избежал его влияния – я не способен опровергнуть простой аргумент теизма, который венчает его размышления… Он доказывает бытие Бога без предвзятости и очень четко – так кто-то мог бы спорить о преимуществе волновой теории над теорией излучения»
[19]. Фрейд зазывал Зильберштейна на лекцию Брентано: «Философ Брентано, о котором ты знаешь из моих писем, будет читать лекцию об этике или практической философии с восьми до девяти утра, и тебе было бы полезно туда сходить: он честный и творческий человек, хотя болтают, будто он иезуит, чему я не могу поверить»
[20].
И тут Фрейд поразительно признает: «Надо ли говорить, что я теист лишь в силу необходимости; я достаточно честен, чтобы признать свою беспомощность перед его аргументацией, и все же не хочется сдаваться так быстро и так всецело». В том же абзаце он противоречит сам себе: «На данный момент я перестал быть материалистом, еще не став теистом»
[21]. Эти замешательство и неопределенность сохранятся и в дальнейшем, несмотря на его частые заявления о своем атеизме.
В другом письме, написанном несколько недель спустя, Фрейд продолжает рассказывать о своей внутренней борьбе: «Самое худшее в этом, особенно для меня, состоит в том, что научное изучение всех вещей, похоже, требует признать бытие Бога»
[22].
Возможно, он вытеснил из сознания свой опыт «теиста в силу необходимости». Выступая перед Бней-Брит («Сынами Завета»), семидесятилетний Фрейд заявил: «С еврейством меня не связывали (стыдно это признать) ни вера, ни национальная гордость, ибо я всегда был неверующим»
[23]. Если аргументы Брентано в пользу бытия Бога оказались столь убедительны, то что мешало ему их принять, «сдаться» перед разумными доводами, которые он не мог «опровергнуть»? Отчасти это объясняется влиянием других людей, важных для молодого Фрейда в долгие годы познания медицины.
