Почему мы желаем вступить во внутренний круг? Льюис перечисляет несколько причин этого, в том числе стремление «к власти, к деньгам, к свободе нарушать правила и не обременять себя рутиной», но в первую очередь это «сладостное стремление к тайной близости». «Из всех страстей, – предупреждает Льюис, – страстное стремление стать частью внутреннего круга с наибольшим коварством заставляет человека совершать крайне дурные поступки». Кроме того, он замечает: чем сильнее человек испытывает страх остаться вовне, тем вероятнее, что он там и останется. «Пока не одолеете страх остаться снаружи, вы там и будете». И добавляет: «Стремление войти во внутренний круг будет терзать вас до тех пор, пока вы его не победите».
Льюис говорит о том, как обойтись без внутренних кругов в работе: «Если вы стремитесь хорошо делать свое дело, то, сами того не заметив, окажетесь в единственно важном для вашей профессии круге. Вы станете мастером, и другие будут об этом знать».
И еще о том же: «Если вы проводите свободное время просто с теми, кто тебе нравится, вы снова, не осознавая того, окажетесь внутри чего-то настоящего, займете удобное и прочное место в так называемом внутреннем круге». Но оно радикально отличается от обычных общественных связей: «Его секретность случайна, мнимая избранность здесь – побочный продукт, и стремление к посвященности никого не сбивает с толку: это просто несколько друзей, любящих друг друга и собравшихся, чтобы заняться тем, что им нравится». Такой круг называется «дружбой». И в заключение он говорит, что дружба «порождает, быть может, половину всего счастья на земле, недоступную никакому внутреннему кругу»
[380].
Клайв Льюис подробно разъяснил, как эрос, привязанность и филия пересекаются и сливаются друг с другом, на примере поцелуя. «Все три эти вида любви, – рассуждает он, – почти везде и всегда мог выражать поцелуй. Сейчас в Англии прекратили целоваться в знак дружбы, но привязанность или романтическую любовь выражает именно поцелуй». И мы не знаем, какой из этих двух видов любви он символизировал изначально. «Разумеется, – добавляет он, – вы можете сказать, что поцелуй сторге отличается от поцелуя влюбленных. Это правда, но влюбленные обмениваются не только поцелуями».
* * *
И Фрейд, и Льюис много писали об одном особом аспекте любви. О такой любви говорится в еврейской Библии и Новом Завете, о ней гласит призыв любить ближнего, как самого себя, и она – важная часть духовного мировоззрения, столь горячо оспариваемого Фрейдом.
Фрейд понимал, что в мире есть любовь, не попадающая в его категории. Иные посвящают всю жизнь служению другим без каких-либо корыстных мотивов. Он полагал, что их альтруизм каким-то образом отражал стремление защититься. Эмоциональная связь с «объектом любви» несет в себе риск, и некоторые, как считал Фрейд, способны «защитить себя от утраты, направив свою любовь не на отдельные объекты, но в равной мере на всех. Такая всеобщая любовь есть состояние равномерно распределенных устойчивых теплых чувств, по виду совершенно не похожих на сексуальную любовь, которая их, тем не менее, порождает. Быть может, святой Франциск Ассизский зашел дальше других в этом умении использовать любовь для обретения внутреннего чувства счастья». Фрейд утверждает, что проблема «универсальной любви» в том, что «не все люди достойны любви»
[381].
Зигмунд Фрейд считал великую заповедь «возлюби ближнего, как самого себя» нелепой. Нападая на религию, он яростно критиковал не только «чудеса» или «доктрины», но и этот призыв. Этот принцип, говорил Фрейд, «известен всему миру и несомненно старше христианства, которое с гордостью его демонстрирует как свою заслугу» (да, мы найдем его в еврейской Библии, в Книге Левит 19:18).
Эта заповедь, как и призыв любить врагов, абсолютно сбивает его с толку. Она просто недоступна его пониманию. «Зачем нам так поступать? – спрашивает он. – Что это нам даст? И, прежде всего, как нам этого достичь? Разве это возможно? Моя любовь драгоценна для меня, и я не должен раздавать ее бездумно кому попало. Если я кого-то люблю, он в каком-то смысле должен это заслужить. Человек заслуживает любви, если в существенном так похож на меня, что я могу любить в нем самого себя; еще он заслуживает ее, если настолько совершеннее меня, что я могу любить в нем мой идеал самого себя. Но если он чужой для меня, если он не привлекает моего внимания своим достоинством, если он не обрел чем-то еще значения в моей эмоциональной жизни, мне будет трудно его любить. И это будет просто неправильно, ибо моя любовь ценна для близких как знак того, что я отдаю предпочтение им, и было бы несправедливым к ним ставить рядом с ними чужака»
[382].
Более того, пишет Фрейд, этот ближний может не любить его и даже ему вредить. «Если это в его интересах, – говорит Фрейд, – он не задумываясь будет наносить мне раны… ему ничего не стоит посмеяться надо мной, оскорбить меня, распространять обо мне клевету и показывать свое превосходство. И чем безопаснее он себя чувствует и чем я беспомощнее, тем вероятнее, что он будет поступать именно таким образом». Фрейд завершает: «Должен честно признаться, что он [ближний] скорее заслуживает враждебного отношения с моей стороны или даже ненависти». Он бы мог согласиться с этой заповедью, говорит Фрейд, если бы она звучала так: «Люби ближнего твоего, как твой ближний любит тебя»
[383].
Люди склонны забывать о том, предупреждает Фрейд, что «человек – не милое создание, желающее, чтобы его любили, которое в самом крайнем случае может разве что защищаться от нападения; напротив, в его инстинктивном багаже много места занимает агрессия»
[384]. Затем он спрашивает: «Зачем же так настойчиво напоминать о правиле, соблюдение которого нельзя считать разумным?» После подобных раздумий Фрейд заключает: «Ничто другое не противоречит столь сильно природе человека»
[385].
Льюис не противоречит Фрейду: да, говорит он, заповедь «любить ближнего, как самого себя» противоречит нашей изначальной природе. Но именно потому нам нужна новая природа, необходимо возродиться духовно, «измениться». Ключ для понимания заповеди скрыт в выражении «как самого себя». Как мы любим себя? Льюис рассуждает: любить себя – значит желать себе лучшего и действовать соответственно, даже когда мы себе не нравимся. Все, что мы делаем, встав с утра и до того момента, как ночью ложимся в постель, – едим, движемся, умываемся, трудимся, – мы делаем потому, что желаем лучшего для себя. И воля помогает нам осуществлять эти действия независимо от того, нравятся нам они или нет.
