— Не благодари! Ты помыл меня, а я твою ванную! — и высунула нос в коридор. — Там никого нет?
— Только гипсовый Ленин, — пробормотал я.
Марианна рассмеялась ещё счастливей и выскользнула наружу.
— Хорошо, а то я есть хочу! И сижу тихо, как орёл молодой в темнице сырой — вдруг кто нагрянет. А на кухне такие красивые пирожные страдают без меня!
Я пошёл за ней, как привязанный. Я не заметил, когда мы перешли на «ты». Она шлёпала босыми пятками по паркету и не осознавала, что вся квартира оживает от её непосредственности и радости. Чёрт, мне даже показалось, что в бородке задумчивого Ленина, охраняющего мои часы, мелькнула улыбка.
Я, по крайней мере, улыбнулся. Вымыл руки. И случайный потоп, скандал и крики стекли в канализационный сток. За окном стало чуть светлее, а в душе и подавно.
Я опёрся бёдрами о рабочий стол. Стрекоза порхала над забытыми на столе угощениями. По-хозяйски включила чайник и освоилась, больше не чужая в новом пространстве. Я вспомнил, что так же легко она сделала своим и пассажирское кресло в салоне моего автомобиля. И мою футболку. И это даже не раздражало…
Грудь, чётко очерченная под белым трикотажем, тонкая шея, нежные пальчики на ногах, щиколотки, всё это можно было созерцать бесконечно. А лучше взять и снова попробовать — так же, как она — пирожные. Марианна обернулась, нос в креме и сахарной пудре:
— Как вкушно! А ты почему не присоединяешься?
Я подошёл к ней и обнял, погружаясь в запах яблоневых лепестков и заварного крема. Нырнул руками под майку, ощутил шёлк юной кожи и игриво спросил:
— Малышка, ты вся измазалась. Будем снова мыться?
— Неа, — она шаловливо показала мне язык. — Ты на работу опоздаешь. Я сейчас всё съем и сбегу.
— Я начальник, я не опаздываю, я задерживаюсь, — ответил я и забрал себе её пальцы, тоже в креме. Поднёс к губам. Покачал головой: — Какой безобразие… Придётся съесть.
— Спортсменам сладкое вредно, — рассыпалась смешинками она.
— С утра углеводы очень хорошо усваиваются, — ответил я и, дождавшись, когда она доест своё угощение, прильнул к её губам.
И всё снова собралось в одном векторе. Блуждание рук. Смешение запахов. Рывок. Она на кухонном столе. Сплетение гибких ног на моих бёдрах. Ритм и вновь блаженство.
Нежные поцелуи и завтрак со смехом.
Ей на работу к одиннадцати.
— Я в «полях» с аудитом. — Короткий звонок ассистенту и служебный телефон в «режим полёта» в нарушение контрактных условий.
Ощущение, что я перебрался через забор и пустился в бега. Я прогульщик, я в самоволке. Я даю себе право на адреналин и эйфорию. Пусть временно, пусть только сейчас. Но это так заражает — позволить себе делать то, что хочется. Словно ещё не наступило время, когда ты всем всё должен. Время «до».
В награду смешок моей нежной Стрекозы. И новый танец в простынях. Ошеломительный, жаркий, ритмичный. Я не могу от неё оторваться. Я жаден. Я не знаю, что будет завтра.
Но в груди что-то шевельнулось. В эти часы я не старый. И я не козёл…
Глава 23
Какое это было чудесное утро! Дождь закончился, небо серело волшебными мартовскими тучами, похожими на нахохлившихся ежей. Отряхивалось редкими каплями. Машины плевались лужами в прохожих. Те отпрыгивали, жались головами в пальто и стремились скорее в тепло магазинов и офисов, а мы шли пешком — Саша вызвался меня проводить.
Цок-цок каблуками по плитке. Улыбка к улыбке, рука в руке. У моего Мистера Совершенство под мышкой огромный чёрный зонт на всякий случай, высоко поднят воротник стильного пальто и туфли без пятнышка. Везёт! Я вечно всё заляпываю…
Так хорошо было просто шагать! Болтать о пустяках — о том, как он сбегал с урока, чтобы посмотреть, как какой-то Черепанов наполнял шарики водой и кидался ими в девушек с крыши. О том, что в Питере «поребрик», а у нас «бордюр». О том, что мужчины любят почему-то молочный шоколад, а женщины — тёмный. О том, что в Нью-Йорке красивая осень, в Париже — весна, а у нас слякоть. О его друзьях и новой «Ростов-Арене», куда они ходят на футбол выпустить пар, и это святое. О том, что мужчины не дают имён своим авто, но при этом страсть как приятно, когда двигатель урчит, и точно знаешь, что всё отлажено, всё работает, и потом набираешь скорость, разгоняясь по трассе до неприличия и плюёшь на штрафы, потому что у Порше Кайен движок четыре литра и он быстрее BMW X5…
При фразе четыре литра мне представилась банка с мёдом и ещё горшочек. Я сказала об этом Саше, а он рассмеялся, сказав что не думал, что его Порш такой Винни-Пух.
А, по-моему, это очень мило!
Сашу будто прорвало. Он рассказывал, я слушала. Я люблю слушать и впитывать, как губка, чужие эмоции, настроения, истории! Моего любимого мужчину было слушать особенно приятно. Просто потому, что он замечательный!
Я ленивая, он каждый день встаёт в шесть на тренировку. Я гуляю с подружками по Пушкинской, он ездит по командировкам. Я получаю зарплату за то, чем наслаждаюсь, он — за бонусы, переговоры и строгий контроль. Я любопытная, он — внимательный. Я — порхаю, он чеканит шаг… Зато мы читали одни и те же книги. И ему тоже нравятся Сэлинджер и Фицджеральд! Зато он так же, как я, любит помидоры, молочный улун и запах ароматических палочек. И море! И он так красиво смеётся!
— Погоди, — сказал Саша, когда мы проходили мимо цветочной лавки, стилизованной под деревянный фургон на больших колёсах, и нырнул внутрь. Такие везде расставили по нашему городу и мне кажутся они уютными, словно где-то недалеко ярмарка. А на ней много вкусного и праздник. От этого в душе сразу уютно.
Саша выглянул, приотворив дверь, и спросил:
— Малышка, у тебя на тюльпаны аллергии нет?
Я весело покачала головой. Мой Мистер Элегантность скрылся на минуту, чтобы вылететь мне навстречу с целым ворохом алых тюльпанов.
— Тебе! — протянул он. — Я не стал упаковывать, ты же любишь не по правилам.
Я зарылась носом в весенний аромат и нежность лепестков.
— Люблю.
— Они как ты, — просиял Саша.
Автомобили притормаживали перед нами, хмурые лица, испуганные утренним дождём, преображались улыбками, а в лужах проглядывали голубые лоскутки неба. Голуби разлетались с мостовой перед нами, и казалось теплым-тепло, несмотря на вырывающийся изо рта парок и заглядывающий под платье ветер. У Парка Горького Саша купил мне шарики, на Ворошиловском — фиалки у толстой, как слонопотам, армянской бабушки, на переулке с проспектом Соколова — кофе в стаканчиках.
У светофора, под которым стоял кофейный минивэн, притормозила красная машина. Гламурная красавица за рулём посмотрела с недобрым прищуром. Сначала на Сашу, потом на меня — да так словно, я таракан, которого стоило бы раздавить. И снова на Сашу. Испепеляюще.
