— Твоя знакомая? — спросила я его и на всякий случай отошла за фонарный столб.
Мой Мистер Совершенство не успел обернуться, как красный автомобиль рванул, обляпав нас от души. Хорошо, что влажные салфетки всегда со мной! Саша похмурился-похмурился и перестал. У порога моего дома спросил:
— А, может, я всё-таки займусь твоей крышей?
— Нет, папа справится, — хмыкнула я.
— Уверена?
— Почти.
* * *
Ещё храня на губах волшебство поцелуя, я открыла дверь и поняла, что папа не справился. По крайней мере, не сейчас. В кухне, похожей на руины графского замка, солнечный свет падал в тазик, наполненный дождём и бетоном, и царил запах сырости и жареной картошки. В коридор расходились меловые подошвы. Всё ясно: снежный человек с виолончелью забыл о существовании тряпки…
Я переобулась в тапочки, поставила цветы в вазу и пришла по следу в гостиную. Обнаружила там папу в любимом махровом халате за нашим доисторическим дубовым столом, накрытым клетчатой скатертью. А так же бутылку початого вина, телефон, нарезанный хлеб, майонез, лимон и банку шпрот с воткнутой внутрь вилкой.
— Привет! Что празднуем? — поинтересовалась я.
Папа вдруг взвился со стула и уставился на меня округлёнными глазами.
— Живая! Явилась?!
— Ага, — удивилась я. — А что со мной станется?
И положила на стул брошенную им рубашку, повесила на спинку смятый пиджак и подобрала свёрнутый улиткой носок в центре гостиной. Разбросанные по квартире вещи — это признак сильного душевного волнения у моего папы, обычно связанного с очередным разрывом. Впрочем, как и шпроты с вином. По дому радостно разносился «Марш Радецкого» Штрауса, но настроения родителя не отражал. Видимо, играл для контраста.
Папа надул щёки, как оскорблённый в лучших чувствах герой оперы, и громко выдохнул:
— Марианна! Как ты могла?!
Он встряхнул кудрявым чубом и сделал театральный жест, словно дирижёр перед оркестром на три-и-четыре.
— В этом месте мне полагается спеть? — спросила я.
— Нет! Как ты могла?! — повторил он с акцентированным драматизмом.
— Па, я не понимаю твоих нападок. У тебя снова драма? Вроде речь шла о лёгком флирте с вашей новой третьей скрипкой…
— При чём тут драма? При чём тут скрипка?! Ты! — вдруг выпалил папа. — Ты — моя драма! Ты могла хотя бы позвонить?!
Я пожала плечами и улыбнулась.
— Звонить во время концерта тебе не положено, записку я оставила. Как я вижу, ты её прочитал, раз как раз на ней стоит банка со шпротами. У меня было свидание… Очень хорошее свидание. Кажется, ты сам мне постоянно говоришь, что я взрослая женщина и имею святое право не прокисать вечерами дома.
— Нет! Но ведь ты же…, ты же… — папа задрал руку и помахал ею в воздухе, словно подманивал забытые слова, — ты была с тем самым, которого поцеловала из жалости! Я прав?! Это что, была связь из жалости?! Или он принудил тебя?
Я нахмурилась. И он туда же!
— Папа, не будем. Никакой жалости не было. И вообще мы же договаривались с тобой, что не лезем в личную жизнь друг друга…
— Но то обо мне! А ты ребёнок!
— Пап, как тебе не совестно вести себя, как двуликий Янус. Двойные стандарты тебя не красят, учти, — скривилась я. — От них появляются морщины.
— Не уходи от темы!
— Между прочим, я прекратила быть ребёнком, ещё когда вы начинали репетировать «Иоланту» и, насколько я помню, соглашение у нас было двусторонним. Я хожу на свидания с кем хочу и когда хочу. Не вижу повода для сцен!
Папа снова мотнул чубом и зашагал по комнате, нарезая круги, как цирковой конь.
— А я ночь не спал! Звонил! Искал! Страдал! А ты… Нет, я думал, что ты чувствительная натура, а ты вся в мать, тебе тоже плевать на моё сердечное расстройство!
— Ну извини, я считала, что записки достаточно. И при чём тут мама? — опешила я.
— Нет, я понимаю, когда тебя интересуют мальчики, юноши. И да, я был совсем не против, когда ты встречалась с танцором из нашего театра…
— И он разбил мне сердце, — напомнила я.
— Ну, с ним я потом поговорил… по-мужски. В гримёрке.
— Что-то я не помню, чтобы он брал больничный по поводу перелома обеих ног, — хмыкнула я.
— Что за инсинуации?! — воскликнул папа. — Мужской разговор — это только между мужчинами. И достаточно веских слов. Ты что, считаешь, что я опущусь до банального мордобития?
— Нет, папуль, ты — точно нет, — мотнув головой, ответила я.
Папа остановился посреди нашей необъятной гостиной и сверкнул глазами.
— Я против. Я совершенно против того, чтобы ты встречалась со стариком!
Я округлила глаза.
— Ты чего, пап? Он же даже младше тебя.
Он поджал губы.
— Тем более! Наверняка женат…
— Нет, он в разводе.
— Вот! Это ещё хуже! Я что, не знаю моих ровесников до развода и после? Седина в бороду, бес в одно место? Но то я, а то ты… моё светлое дитя!
— Пап, прекрати. Всё совершенно не так!
Но он не унимался, словно его морской ёж покусал.
— Всё именно так! Я звонил и выяснил. Сопоставил то, что сказала ты, ваша милая секретарша из «Ватсон Клаба» и этот замечательный молодой человек, который искал тебя вчера вечером у нас. Я всё знаю! И имею право высказаться! Я не для того воспитывал дочь, чтобы она шла на уступки каким-то похотливым престарелым директорам и нуворишам! Я даже матери твоей сообщил, куда привел её пример и свободные связи! Бросай его, пока он не бросил тебя!
— Ну знаешь ли! — вспыхнула я. — Ну, папа! Тебе должно быть стыдно!
Меня захлестнуло возмущение. Я развернулась и бросилась к себе в комнату. Мой папа, всегда милый и дружественный, чаще не папа, а старший брат и сосед по квартире, вдруг словно белены объелся… Или его «замечательный» Джон Бог Джови накрутил? Вот кому я откручу всё что торчит! Я не понимаю, совершенно не понимаю, зачем портить мне настроение, когда я так счастлива с кем-то? Да, я умею быть счастливой и просто так, но ведь хочется своё счастье делить не только с детьми в школе, но и с тем, в ком можно отразиться. С кем-то важным… Таким, как Саша. Я уже за ним скучаю.
Я засуетилась по комнате, сбросила платье и переоделась в джинсы. И вообще на работу пора собираться…
Ах да, я же так и не включила телефон. Я ткнула на кнопку смартфона, тот ожил и тренькнул доставленным сообщением с неизвестного номера:
«Ты мне так и не спела»
Я вытерла набухший обидой нос и улыбнулась.
«А ты хочешь?»
