Как же меня достало всё! С полной решимостью поставить бывшую на место, я поднял трубку и услышал:
— Юра в больнице, разбился на твоём мотоцикле…
— Господи… — похолодел я, мигом забыв о том, как я её ненавижу. — Где?! Куда приехать?!
— Мы в БСМП, в приёмном отделении…
— Да, я приеду! Хорошо, что ты позвонила! Уже еду.
— Ладно, жду.
Я чмокнул Стрекозу, распрощался с маман, и побежал на всех парах к автомобилю, стараясь вообще не думать. Разбился… Чёрт! Ведь я же знал, что полезет пацан! Просто думал, разберёт на запчасти, потому что Юрка на меня очень злился после развода. И я его могу понять, но… Ответственность засверлила в висках.
Через пятнадцать минут я уже шагал по кафельным коридорам больницы скорой помощи, высматривая Лиз и Юру. Обнаружил бывшую у двери в кабинет травматолога.
— Привет, как он?! — Ещё за три метра выкрикнул я.
Лиз страдальчески поджала губы и покачала головой. У меня оборвалось сердце, но тут дверь открылась и вышел наш пацан. Точнее не мой, но и не совсем не мой. Смуглокожий, черноглазый, крепкий, но по-подростковому слегка нескладный. В четырнадцать я сам выглядел, как червь-переросток, мышцы за ростом не успевали. У Юрки усики проклюнулись тёмным пухом над верхней губой, кадык торчит, глаза глупые, бараньи — в смысле уставился на меня с тем видом, с каким на ворота смотрят. Левая рука в гипсе, джинсы грязные, с содранными коленями, но зато на своих двоих. Я выдохнул с облегчением.
— Юра! — воскликнули мы с Лиз одновременно.
— Перелом, — с независимым видом заявил Юрец и важно задрал руку, словно герой своих комиксов, правда, тут же совсем не по-геройски скривился и чуть не заплакал.
— Хорошо, что жив! — сказал я, положил тому руку на плечо. — Болит?
— Переживу, — через губу буркнул пацан и нервно отдёрнулся.
А Лиз громко выдохнула, переложила сумку в другую руку и покачала головой.
— В отличие от мотоцикла и нашего забора.
Она кинулась в кабинет врача, выхватив из руки Юрки рентгеновский снимок.
— Ну и как так вышло? — спросил я.
— А так, — нагло заявил пацан и снова покривился, но сунул мне под нос фото на мобильном. — В хлам.
Я увидел мой любимый байк всмятку, и меня аж передёрнуло, но я сдержался. Только кулаки сжал. Спокойствие, только спокойствие! Он же специально меня выводит. Видно по глазам, как от злости плющит пацана. Я стиснул зубы, пытаясь переварить увиденное.
Разводом всегда по всем шарахает. Тут и нам, взрослым, не ахти, а подростку тем более. Утомительно всех ненавидеть из-за гормонов и непоняток в штанах, так и тянет что-то крушить.
— Воспитывать будешь? — вскинул на меня глаза Юрец.
— Надо, — ответил я.
— А у тебя нет никаких прав! — заявил наглец. — Я тебе не сын, а маму ты бросил!
— Хорошо, скажу страховой, что будешь ты выплачивать, — спокойно ответил я.
У пацана расширились глаза. Ну копия тёща, к счастью, бывшая, разве только с усами.
— Я… я… Мама сказала, что это ты виноват! Ты бросил свой байк!
— Запертым. В гараже, — напомнил я. — Так что ты настаиваешь на краже со взломом у чужого человека?
Лиз вышла с бумажками от врача и вытаращилась на меня с аналогичным возмущением.
— Александр!
Я поднял ладонь вверх и взглянул на неё так, как обычно на торговых, и, благо, она поняла. Не стала вякать.
— Ну ты же не чужой… — растерялся Юрец.
Я пожал плечами.
— Ты уж как-нибудь определись: чужой или не чужой. И соответственно выберем вариант развития событий.
Лиз сверлила меня глазами, Юрец думал и кусал губы, а я стоял и изображал спокойствие, засунув руки в карманы. Хотя самому хотелось плакать при мысли о любимом Кавасаки в кашу… Его теперь только на металлолом. И, судя по фото, ничего я от страховой не добьюсь –
на территории частного домовладения, в собственный забор. Если пацана приплести, потребуется полиция. А на кой она мне?
Так что я мысленно сказал: «Прощай, дорогой Кавасаки! Катались мы мало. Зато устрою тебе пышные похороны, а из обломков сваяю памятник всем рухнувшим в этом гараже надеждам. Хорошо, хоть не самому себе…».
С другой стороны, я испытывал облегчение — Юрка почти цел. Когда живёшь пять лет в семье, пусть и половину из них детей не видишь — то ты на работе, в командировках, то они у бабушки, то у родного отца, то в санаториях или в поездках с матерью, но всё равно. Дети есть дети. Я не железный — привык. Волнуюсь за них. Хоть Лиз особо и не способствовала нашему сближению, будто ревновала.
Меня Юрец до сих пор так же, как и мать называет — исключительно полным именем: Александр. А вот Ася девочка ласковая, тихая, не в маму, у неё даже несколько раз «папа» проскользывало. За что я ей особо благодарен.
Я своих хотел тоже, но Лиз сказала: «Я не конвейер, с меня детей хватит. Тебе этих мало?»
В результате мне сорок и, пожалуйте, я «чужой». Обидно, на самом деле. Хоть и понятно.
— Ладно, воспитывай, — буркнул Юрец.
— Дома, — ответил я.
И он даже не надерзил. И Лиз не сказала ни одной гадости. Впрочем, у неё своя стратегия — меня её временной покладистостью не проведёшь.
* * *
Вмятину в заборе я увидел издалека. Придётся умельцев нанимать — знатно изогнуло. Поздоровался с соседями, погладил Матильду, красавицу нашу, золотистого ретривера, забрал бы её! Но она Асина любимица. Глянул на мотоцикл — тот правда был со скошенной мордой, удивительно, как Юра отделался тремя ссадинами и одним переломом.
Построенный мной дом, отделанный итальянским кирпичом, был похож на английский особняк где-нибудь в Сохо, и выделялся из всех на улице.
Мы с Лиз припарковали машины на площадке, вышли и направились в дом. Вроде бы всё, как обычно, но не совсем. Несмотря на горе по Кавасаки, расстройству из-за Юрки и напрягу, который мне Лиз сегодня устроила, я вдруг понял, что чувствую себя по-новому. Словно внутри я не мрачный старик, который рвётся доказать миру, что ещё порох есть, а не старик вовсе.
Ветер раскачивал ветви абрикос, холодил тело, напоминая, что я в одной рубашке. Но внутри было так просторно и светло, словно я сам — новый дом. Будто во мне внутри целое пространство, светлое, с окнами и солнцем. Удивительно чувствовать себя в зябкий мартовский день, полный неприятностями, так, словно я свободен.
Ася ждала, притихшая, в белой гостиной, не глядя в как обычно работающий телевизор над камином. Увидев меня, она кинулась обниматься. Я тоже обрадовался, прижав к себе малышку, высокую, тоненькую для своих десяти, как обычно всю в пятнышках аллергии.
