— Ну вот. Ты только что сделал то, за что побил Руслана…
— Не передёргивай, — строго, почти назидательно сказал он мне. — Это совершенно другое.
— Нет, прости, то же самое. — Я поёжилась и сделала ещё один шаг к двери. — Я хочу домой.
Насупленный, он молча снял с вешалки идеально выглаженную куртку и взял ключи.
— Я лучше вызову такси, — пробормотала я. — Или пешком. Тут близко…
— Нет, ночью это опасно. Я отвезу тебя.
— Не надо…
— Не обсуждается.
Мы ехали по ночному городу. Старый Ростов — почти Чикаго, и по архитектуре, и по уровню концентрации гопников, но я могла бродить одна по улицам сколько угодно и ничуть не чувствовать опасность. А из салона автомобиля класса люкс хотелось выпрыгнуть, потому что Сашино давящее молчание было невыносимым. Он проводил меня до двери. Безлично поцеловал в лоб, безлично пожелал спокойной ночи и отвернулся.
А я, закипая от слёз, выкрикнула:
— Ты даже не сказал, что любишь! — Рванула на себя дверь, скользнула внутрь и захлопнула. Закрылась от него.
Ну вот, а так всё хорошо начиналось…
* * *
В гостиной продолжался «Совет в Филях», правда уже не с кофе, а с Крымским столовым, папиным любимым. Мама с папой смотрели на просвет в бокалы с тёмно-красной жидкостью, словно пытались узреть там будущее. На блюдце печально кис нарезанный лимон, а тарелке — одинокая сосиска. ВИП-гадалка Катерина вальяжно курила, выпуская кольца на люстру. Увидела меня и сказала:
— Ну я же сказала, что она вернётся!
Я громко вздохнула, а она спросила у меня с фирменным прищуром:
— Скажи, дорогуша, а у твоего сердцееда фамилия случайно не Львовский?
— Да, Львовский, — буркнула я и поджала губы.
— Вот я так и знала! Всё сходится! — торжествующе воскликнула Катерина и показала мне веер из причудливых карт с картинками и плюхнула их на скатерть, словно там было написано чёрным по-белому «Да, он точно Львовский! Редиска и нехороший человек».
Не вникая во всю эту магию, я буркнула:
— Между прочим, он меня замуж позвал…
— Вау! А ты, крошка Мо?! — ахнула мама.
— Надеюсь, ты была благоразумной? — подхватил папа.
— Я отказалась, — ответила я.
И под разноголосицу «умница», «балда», «это невроз и не лечится» я начала плакать.
Глава 33
— Слушайте! Вам не до меня было последние двадцать пять лет, так какого черта, скажите на милость, вы, товарищи родители, вдруг решили, что я без вас не справлюсь?! — воскликнула я в сердцах, шмурыгая носом. — Ты, мама, примчалась сейчас потому что рядом было и удобно, а вовсе не тогда, когда мне объявили смертельный диагноз! Ты, папа, так увлечён своим кризисом среднего возраста с момента развода и так счастлив, что он есть, что я уже с половиной Ростова скоро начну здороваться, потому что они перебывали в твоей спальне и на нашей кухне!
— Ну ребенок, ты не права… — замотал головой папа, поглядывая косо на маму.
— Значит, с двумя третями! — фыркнула я. — Да ты знаешь, какая первая мысль у меня была, когда Саша рассказал о своей стерве бывшей? А не встречала ли я её у нас на кухне каким-нибудь пятничным днём, вторничным утром или в четверг в полдник?! Ибо по описанию очень подходит! Типичная любовница в твоём вкусе! Подумаешь, замужем?! Некоторые твои дамы даже не удосуживались снимать кольца! С бриллиантами, чтоб им пусто было!
— В четверг в полдник ты работаешь, — невинно сказал папа. — И в пятницу днём.
— Ясно, почему у тебя вечно не хватает кэша, — с каким-то новым интересом взглянула на папу мама. — А ты говорил, что одинок…
— Но, Эленька, — всплеснул руками папа, как дирижёр в их театре, — разве сравнится легкомысленная интрижка с прелестью семейного бытия? С милыми воскресными завтраками? Со спорами, кто будет мыть посуду? С вопросами, когда ты наконец вынесешь мусор, где зарплата и чья очередь платить счёт за капитальный ремонт?
— Когда мы жили с тобой, за капитальный ремонт ещё мзду не собирали, — поправила его мама.
— Вот! Именно поэтому я и не собираюсь повторять ошибку! — театрально взмахнул чубом папа. — Мне одиноко и приходится самому стирать носки. Зато я в вечном полёте, в романтике мысли, в творчестве…
— И в вечной финансовой заднице, — добавила мама. — Представляю, во что превратилась бы квартира, если бы ею не занималась наша крошка Мо! Наверняка ты поэтому и поднял всю эту бучу, чтобы она не дай Бог не свалила от тебя куда подальше!
Папа с гордой обидой повёл плечом.
— А наша Маруся не такая! Она меня не бросит, как ты! Я ведь всё для неё!!!
— Что, — ехидно спросила мама, — всё — это что? Поставщик грязной посуды и банальных мелодий? Главный разбрасыватель хлама? Философ кислых щей? Конфетно-букетный паразит, вот ты кто!
Папа топнул ногой.
— А ты мещанка! Променяла истинную классику на пошлый джаз! Отчизну, полную берёз и пронзительной глубины на вечное шоу Голливуда! Предательница! Ты, Элла, предательница! Во всём!
Мама хрипло рассмеялась и выдала смешанную американо-русскую тираду сленга и неприличностей. Гадалка Катерина меланхолично затушила сигарету и пошла в ванную. А я взглянула с усмешкой на знакомую аллегорию скандала и отправилась в свою комнату. Кстати, родители и не заметили.
Вот так всегда: что бы ни происходило, они переводят на себя. Капризные дети, а не мама с папой… Я прикрыла дверь к себе, выдохнула и заперла дверь на щеколду. Сегодня мне плохо, завтра будет лучше. Но я совершенно точно, как Мюнхаузен вытащу себя за шкирку из любого болота. За волосы не буду, их жалко, укладка ещё держится…
* * *
Я долго не могла уснуть и смотрела на экран телефона, светящийся слишком ярко в тёмной комнате. Ждала, что он позвонит или напишет? Я тянулась к мессенжеру и зависала. Нет, ведь он же слышал, что я хотела про любовь… А бриллианты я теперь вечно буду ненавидеть! До аллергии, как на лилии и устрицы.
Постучали.
— Я сплю, — недружелюбно буркнула я.
— Маруся, ну, ребёнок, — запричитал папа. — Открой.
Я нехотя вылезла из постели, тыцнула на щеколду и пошла обратно в кровать. Папа за мной. Осторожно прикрыл дверь. Вздохнул выразительно и со всем трагизмом уселся на край моей кровати.
— А я денег достал на ремонт, — заискивающе сказал папа.
— Угу.
— Мы не только зимний сад, а зимний дворец тут сделаем. Вообще можно будет жить, как королям!
— Угу.
— Ты правда считаешь меня эгоистом? — грустно спросил папа. — Я же на самом деле люблю тебя, ребёнок! Ты украсила мою жизнь!
