— Слюнями на концертном фраке?
— Ну что ты! Ты же такой солнечный, нежный человечек! Если бы ты знала, как я тобой горжусь! Та такой котёнок наш прекрасный. Думаешь, что серьёзный, а на самом деле, такая милая воздушная зайка… Понимающая, умница вообще! Ты — самое лучшее, что я создал в этой жизни…
Я открыла глаза и высунула нос из-под одеяла. Папа у меня был красивым. Ещё совсем не седым, с высоким лбом, копной волнистых волос, тонким аристократическим носом и пальцами музыканта, ну да, плечи широкие, статный, но нежный. Ему бы принцев в сказках играть… Впрочем, он в жизни играет. Временных. Наверное, потому и так нравится всем его женщинам. А для меня он просто папа, в футболке и спортивных штанах, с печально намотанным на горло шарфом.
— У тебя горло болит? — спросила я.
— Так, немного. А на днях ответственный концерт, — вздохнул он. — Нельзя заболеть.
— Ты горло пополоскал? — хрипло спросила я.
— А ты?
Папа сграбастал меня в охапку.
— Ребёнок, я тебя сильно люблю. Прости, если я дурак!
— И я тебя люблю, — выдохнула я папе в шею. — Скажи, мужчина сильно обидится, если он тебе замуж, а ты скажешь, что не надо торопиться?
— Не смертельно. Если сильно, значит, тебя не достоин. Или ты опять что-нибудь типа «из жалости» сказала?
— Нет-нет-нет! — Замотала я головой. — Просто понимаешь, он только развёлся, и я подумала, вдруг он не серьёзно… Как ты…
— А разве я не серьёзно? — округлил глаза папа, потом снизил градус выразительности. — Ну ладно, с кем-то и просто телесных утех ради… Какие-то они все… не твоя мама…
Он вздохнул.
— Ты её ещё любишь? — удивилась я.
Он пожал плечами.
— Как сказать. Мы не чужие люди, и в страсти нет ей равной. Но… я бы не стал всё возвращать. Однажды страсть становится не главной, а мои устремления в поиске смыслов и в творчестве она не разделяет. Это обидно. Знаешь ли, ребёнок, просто любить мало. Есть ещё такое понятие — совместимость, и для счастья нужно разделять интересы, цели, мечты или хотя бы понимать их, а не говорить, что они дерьмо. Прости за мой французский…
— Merde, — вздохнула я, — так называется «дерьмо» по-французски…
И подумала: то же говорил Саша о своей жене: ей было наплевать на то, чем он был увлечён. А мне не наплевать, мне интересно. Хотя я терпеть не могу бегать, морально готова начать, если…
— Ты правда так сильно влюблена? — с сочувствием спросил папа.
— Правда. А он мне так и не сказал, что любит…
— Но сколько вы встречаетесь? День-два?
— Четыре…
— И он уже позвал тебя замуж? — удивился папа.
Я кивнула скорбно.
— Однозначно любит. Если нет, значит, он полный идиот. Хочешь, я поговорю с ним как мужчина с мужчиной?
У меня чуть не вырвалось «Снова о смысле бытия и восприимчивости вибраций верности и энергетики порока, как с Эдиком из вашего театра?», но вслух я сказала:
— Не надо. Спасибо, но не стоит. Я уже взрослая женщина и со всеми своими делами разберусь сама.
— Только помни, ребёнок, что у тебя есть папа, который за тебя хоть на Луну, хоть…
«…в оркестровую яму», — додумала я и поцеловала его чисто выбритую щёку.
— Всё хорошо пап. Если что, я тоже с твоими дамами поговорю…
Папа рассмеялся, чмокнул меня снова в макушку и пожелал спокойной ночи. Я легла и накрылась одеялом. В дверь постучали. Хм…
Не дожидаясь ответа, в комнату юркнула мама. Лучшая копия меня в эротичном халатике… Она застыла над кроватью на секунду, потом кинулась обниматься со страстью пожарника и целовать меня в лоб и щёки.
— Ах, девочка моя, моя крошка Мо, ах, малышка!
Почти задушенная её грудью, я промычала:
— Ма-ам, дышать нечем. Вы с папой сговорились, что ли?
— Прости, крошка!
И вдруг увидела блеск в её глазах и сама себе не поверила:
— Мам, ты плачешь?!
— Я такая плохая мать, такая ужасная, отвратительная мать! Я должна была приехать, когда тебе было плохо! О, та история, о май Гад! Хочешь, засудим fucking врачей?! Ещё не поздно, я узнавала! Но тогда я поступила… как смогла… Просто те гастроли, они многое решали, а жизнь… она только раз даётся, и Ченг! О, если б я знала, что он сволочь, но все они хороши поначалу! Только, милая, sweetheart, я тебя на самом деле люблю! Может, не так как положено, как в книжках, но ты же моё дитё, я помню, как тебя рожала… И как ты на моей груди потом барахталась, крохотулька совсем красненькая! Ну как я могу тебя не любить?!
Я вздохнула.
— Я тоже люблю тебя, мам.
— Нет, — она встряхнула блондинистыми кудрями, — я ужасная мать, я ничего тебе не дала, и не уговаривай!
Мне стало её жалко.
— Зато ты научила меня, весь мой двор и класс контрацепции. И в отличие от соседней школы у нас в округе нет ни одной свадьбы по залёту.
— О, я горжусь этим!
— Я знаю, мам… И петь ты меня научила.
— Кстати, Солнышко, ты серьёзно рассмотри моё предложение! Поедем со мной в США, я уже гражданка, и тебе гражданство оформим. Ну что тебе тут ловить? Раков на Дону? Тем более ты всё равно отказала своему кабальеро! Я не дала тебе в детстве достаточно внимания, так дам сейчас! Моей карьере скоро конец, а твоя как раз расцветёт! Я уже всё продумала, я знаю, с кем тебя свести, с кем договориться и что нужно, понимаешь?! Только имя тебе точно нужно будет заменить, но мы придумаем…
— Нет, мам, — улыбнулась я. — У меня Саша…
— И что тебе с ним делать? Он через пятнадцать лет уже будет пенсионером! И хотя сейчас выглядит очень даже… ну о-о-очень, всё равно! Ты же не будешь с ним рубиться в домино на лавочке!
— При чём здесь домино, мам? Давай ты не будешь разносить мою устоявшуюся жизнь по кирпичикам, как ураган Катрина?
— Но крошка Мо… Я знаю таких людей на Бродвее! Господи, они же так мне и сказали: Элла, если б тебе было двадцать, мы взяли бы тебя на эту роль не глядя, и я им сказала: я знаю такую же и ей двадцать!
— Я пою совсем не так…
— Что за чушь! Ты поёшь лучше меня, только надо больше чувственности и свободы! — мама выпятила грудь, провела рукой, словно у свободы был размер чашечки и объём. — Но я тебя всему научу! О, Боже, как я мечтала об этом! — она аж прорычала с мягкой кошачьей хрипотцой, словно изображала пантеру в страстном порыве.
— Мама, — остановила её я, — я его люблю. И не важно, что у нас разница в возрасте. Не важно, что он только что развёлся. Не важно, что я пою круто. Сейчас важно только то, что я не знаю, любит ли он меня. Или это так…
