— Мари, малышка…
Я отпрянула и насупилась.
— С чем пожаловали? Неужели внезапно выписали бюджет на ужин с переводчиком? Поздно. В полночь у меня несварение.
Саша виновато улыбнулся, если это вообще можно было улыбкой назвать, и шагнул ко мне:
— Ужин закончился. Я устроил пожар. И ты, пожалуйста, прости меня, девочка…
Я моргнула ошарашенно.
— Как пожар?! Ресторан поджёг? Зачем?
— Видимо, я ганстер.
Он шагнул ещё, я попятилась, мы незаметно оказались в коридоре нашей квартиры. Саша обернулся и закрыл за собой дверь, словно был тут хозяином. Я опомнилась и махнула на него возмущённо большим рукавом плаща, поздно понимая, что натянула в расстройстве папин.
— Эй, Александр Игоревич, что вы себе позволяете?! Я сейчас родителей позову! Папа, мама! — крикнула я в сторону гостиной.
Снова отшагнула и уткнулась спиной в дверь собственной спальни. Саша навис надо мной. Посмотрел странно, почти болезненно.
— Я знаю, что дома никого нет. Уже битый час на ступенях сижу. Стучу, звоню, никто не открывает. Твой телефон отключен.
— Зачем?
— Затем же, зачем и пожар устроил. Чтобы увидеть тебя.
На тысячную долю мгновения я обрадовалась, но тут же фыркнула и гневно скрестила руки на груди, закрываясь от него:
— К чему такая спешка? Вы видели меня четыре часа сегодня в течение рабочего дня и увидите завтра. И вообще ресторан сжигать было ни к чему, это не Москва, а вы не Наполеон! Все жертвы зря! К вашему сведению, я жадная, эгоистка и вообще буду только с тем, для кого останусь единственной! Это понятно?
— Да, — вдруг радостно улыбнулся он.
По-моему, русский ему не родной! Не зря мама говорит, что мужчины намёки не понимают. И я выпалила ему прямо в лоб:
— Александр Игоревич, я не буду вашей любовницей!
Саша наклонился ниже. Наши губы снова оказались в неприличной, волнующей близости. Внутри меня всё предательски затрепетало. Его серо-голубые глаза заглянули в мои:
— А женой будешь? Я помню, ты просила не торопиться… Но вдруг передумала? Я — нет.
— К вашему сведению, Александр Игоревич, двоежёнство в нашей стране запрещено! — буркнула я, теряясь от его близкого тепла и запаха. — Так что на роль любимой младшей жены начальника выбирайте кого-нибудь ещё! Говорят, у вас там есть какая-то грудастая Лёля, почему б не попробовать?
Он удивлённо усмехнулся:
— Ты и о ней в курсе?
— Разведка работает хорошо! Так что не утруждайтесь врать, я всё знаю! И про ваших девиц командировочных! И про жён! И про то, что вы врёте мне с самого начала! Ха, я помню, как сейчас: «О, мы развелись, но обошлись без измен и прочей банальщины» — так вы сказали! Между прочим, у меня прекрасная память, натренированная изучением иностранных языков, и в старости мне не грозит деменция! Только я не доживу! Ни до старости, ни до Альцгеймера!
Саша положил мне руки на предплечья, не отводя взгляда.
— Мари, ты не справедлива ко мне. Я не женат, точнее разведён. Лёля — лёгкий флирт, дела давно минувших дней. Про девиц командировочных я не в курсе, что за сплетни, пару раз брал с собой детей. А ты у меня одна!
У меня перехватило дыхание, я не знала, куда смотреть, потому что ему в глаза было страшно, я же прямо сейчас поверю и растаю! Уже ноги будто не мои, меня не только каблуки предают, но даже тапочки! Папины…
Я перевела дух и ответила:
— Но я же всё-всё знаю про то, что вы с супругой выбираете брачный контракт и аннулировали развод. Зачем ты продолжаешь лгать? Ведь это так… унизительно! — Я наконец, решилась посмотреть ему в глаза. — Уважай меня хоть чуть-чуть…
Саша сощурился, но глаз не отвёл.
— Тебя обманули, Марианна. Это Лиз выбирает брачный контракт и развела слухи об аннулировании развода. Я узнал обо всём этом час назад. От Валентины!
Я сглотнула, совершенно растерянная.
— То есть ты не…
Он мотнул головой, продолжая удерживать меня руками, чтобы не улизнула.
— Я «не». Могу паспорт показать — нового штампа не добавилось. Я летал в Лондон, переговорил с боссом об акциях начистоту и теперь шантажировать меня нечем.
— Совсем-совсем? — хлопнула я ресницами, чувствуя себя умственно-отсталой истеричкой.
— Совсем. Я люблю тебя, Мари! И ты у меня одна.
Я облизнула пересохшие губы, совершенно онемев.
— Скажи что-нибудь, — произнёс он. — И прости меня! Я не мог понять, почему ты так ведёшь себя сегодня и возможно, местами был груб. Я и подумать не мог, что Лиз провернёт столько гадости за моей спиной. Но я устрою ей разборки, гарантирую!
Я моргнула и опустила голову.
— Не смотри на меня, я некрасивая… Но я тоже тебя люблю-ю-ю… — От избытка чувств слёзы вновь хлынули из моих глаз.
Саша схватил меня в охапку и принялся покрывать поцелуями лицо и волосы, уши, шею, приговаривая:
— Самая, самая красивая, самая-самая! Стрекоза моя, феечка, малышка! Самая любимая! Моё совершенство!
Я чуть не задохнулась от счастья, не веря, что всё это мне не снится! И видимо, чтобы подтвердить реальность происходящего, случились одновременно три вещи: дверь с мою спальню не выдержала натиска, и мы начали падать; в кухне сорвало ветром полиэтилен и кирпичи с грохотом и дождём посыпались на пол; в квартиру вошли родители. Аллилуйя!
* * *
Мы не упали только потому, что я одной рукой схватился за дверной косяк, а второй поймал Стрекозу. В следующую секунду кто-то дёрнул меня за шиворот и оттолкнул в сторону. В левом ухе зазвенело. В полутьме коридора я увидел высокого чувака в пальто. Он мне вмазал?! Я замахнулся, чтобы дать сдачу. Но тот воскликнул с пафосом в голосе:
— Не тронь мою дочь, негодяй!
— Папа! — закричала Мари.
Папа?! — Я встряхнул головой, опустил кулак и опешил. — Господи, и это папа?! Дрыщ же совсем! Ровесник, если не моложе меня…
Дальше ход мыслей не пошёл — мне прилетело сумочкой справа. По плечам на пол посыпались монеты, косметика и скидочные карточки.
— Как ты мог обмануть мою Мо, подлец?! — завопила, как сирена, роковая блондинка, в которой я узнал уже известную мне маму Эллу.
От неожиданности я выставил руки вперёд и закрылся, ожидая новые приходы сумочкой. Но меня тут же заслонила собой Стрекоза и рыкнула громко, словно в рупор:
— Не троньте Сашу! Мы женимся!
Так, чуть не оглохнув, я понял, что она согласна. Должное чувство радости пришло не сразу. Видимо, оторопело вместе со мной, посыпанным пудрой и мелочью. А крошечная моя, тоненькая, хрупкая, как фарфоровая куколка, Мари рычала практически басом на своих ужасно молодых родителей:
