После обеда прибыли директора фирм-партнёров, и вновь пришлось работать без устали и возможности остаться вдвоём. Только в четыре часа Саша объявил перерыв и, приобняв меня нежно в кабинете переводчика, покрыл поцелуями моё лицо, отпуская отдохнуть и переодеться к балу.
— Сашенька, — я погладила его по щеке, коснулась затылка и сильной шеи, — может, ты всё-таки скажешь, что задумал? Мне кажется, ты всё-таки согласился с моими сумасшедшими родителями. Не нужно, они научат тебя плохому!
— Всё будет хорошо, — улыбнулся он и хмыкнул, наморщив нос. — Кстати, они прикольные! Я б с такими дружил.
— Саш, ты не можешь одобрить их махинации и интриги! Это же глупо — отвлекать Лиз на моего папу! Он ведь не ты!
Мой Мистер Совершенство поцеловал меня в лоб.
— Ни о чём не волнуйся!
— Но я…
— Оставь мужчине решать проблемы. Принимать решения — это мужское дело! А ты девушка, ты — чудо! И так много работаешь! Кстати, очень хорошо.
— Спасибо, Сашенька! Для тебя! — расцвела я и тут же была расцелована.
«Как странно, — думала я, чувствуя тепло любимого мужчины, — мне не нужно ничего решать!» Я так привыкла разбираться со счетами, неприятностями и жизненными барьерами сама. В целом я и не против этого, я же взрослый человек и давно. Но вдруг мне говорят: я решу сам. От этого мурашки по коже. Может, в этом и есть истинная сущность мужчины? Только это так хорошо, что страшно привыкнуть… И тут я вздрогнула внутренне, вновь застав себя за тем, что думать не следовало. Я подняла глаза и сказала:
— Прости меня!
* * *
Я привык к многозадачности, но сегодня от меня требовалось быть, по меньшей мере, Гаем Юлием Цезарем, если роль Остапа Бендера не считать… Наш офис работал как один слаженный организм, в котором я — мозг.
Концентрация — моя сильная сторона. Благодаря ней, я выигрываю там, где другие не могут. Но сегодня я понял, что мне также необходима гибкость, ибо переходить от нежности к графикам, от ревности к рационализму оказалось делом для меня сложным.
Марианна даже не замечала этого, лучистая, солнечная, порхающая, не принадлежащая нашему миру цифр, но присвоившая его с той же лёгкостью, с какой однажды отвоевала кресло моего Порше. И моё сердце. Она была, как тёплый солнечный луч, который одинаково светит и в банке Нью-Йорка, и на фондовой бирже, и на детской площадке, и в залитом весенней радостью парке.
А тепла хочется всем. И этому бульдогу Джерри Карлоффу, и хитрому угрю Майку Загорски, и любвеобильному Энрику Дюпону с его близнецами-приспешниками. Я видел их взгляды на моё чудо. И, рассказывая о продажах, доле рынка и перспективах развития, я боролся с желанием заявить о нашей помолвке, взять Мари за руку и обломать жадные до чужой радости физиономии тем, что она моя. Пусть даже не мечтают!
Но вроде было не к месту. И я просто работал, как и Мари. Только нет-нет, да прорывались мысли, что больших шишек с миллиардами и опасностью хищников побеждает моя хрупкая девочка. Чем? Радостью. Свободой. Искренностью.
Они проигрывали ей, как бутылка дорогого коньяка чистому горному источнику. Я замечал это и удивлялся. Откуда-то исподволь хотелось спросить себя: а что я, больше ни на что не способен, кроме как пресмыкаться перед этими? Да, быть на верхушке, и всё-таки одним из пищевой цепи. Об этом я мечтал в детстве? Вдруг вспомнилось, что хотелось быть лётчиком или клоуном, и чего-то большого-большого, чтобы аж электричество по венам.
Я ругался на себя и переключался обратно на презентацию. Что за глупости? Тут вопрос моей карьеры решается, а я думаю о таком. Далеко же меня заводит ревность!
Впрочем, пока всё катилось, как по рельсам, ни одного прокола. А потом в момент перерыва, когда мы, наконец, остались одни, моя солнечная Стрекоза заглянула мне в глаза и сказала:
— Прости меня, Саша!
— За что? — удивился я.
— Знаешь, меня так много обманывали, что я привыкла… Но ведь это глупо, так глупо, когда открываешься сердцем, жаждешь искренности в ответ, а хватаешься по привычке за первую же ложь! Мне ужасно стыдно, что я не верила тебе! Прости меня, любимый!
У меня мурашки побежали по телу. Я прижал Мари к себе. Небо в её глазах простиралось мне в душу и обволакивало любовью.
— Ну что ты… — прошептал я и поцеловал её в висок.
— Нет, нет, Сашенька! Я только сейчас, не на словах, а на самом деле поняла важность доверия. Ведь любовь — это вера! В того, кого любишь! Любовь — это вера любимому человеку! Безграничная! Иначе чего она стоит?
— Очень многого, — растрогался я, ощущая всеми клетками и тем, что билось в груди — я держу сейчас Искренность в своих руках. Неужели мне даровано такое счастье? Заслужил или это аванс?
Внезапно я почувствовал ответственность за неё и за всё, что привношу в её жизнь. Только что она одарила меня безграничной верой… Словно душу вдохнула! Что я могу дать в ответ? Точно не то, что покупают за деньги.
— Я люблю тебя! — проговорил я, вновь покрываясь мурашками от макушки до пяток.
И ощутил силу от того, что говорю то, что на самом деле думаю.
* * *
Привязанный к ТОПам, я был вынужден посадить Марианну на такси, когда наступило время подготовиться к торжественному мероприятию, для которого, собственно, всё и затевалось. Я переоделся в офисе — Валентине респект: смокинг, бабочка, рубашка, всё было готово. Приятно, когда на помощника можно положиться даже в таких мелочах.
Сама Валентина летала по нашему этажу, как булгаковская Маргарита на помеле. К счастью, не голая и не била стекла, но коллегам доставалось не кисло. Мне точно посчастливилось быть её начальником, а не по ту сторону пищевой цепочки, — с усмешкой думал я.
Однако уже перед самым балом-показом я поймал её на выходе из офиса и от души поблагодарил за то, что раскрыла мне глаза.
Валентина вдруг покраснела, потупилась и проговорила сбивчиво:
— Да не благодарите, Александр! На самом деле, я чувствую себя виноватой. Я же видела, что вы оба страдаете, но молчала… Мол, вмешиваться не уместно — корпоративная политика и все дела. А сегодня, глядя, как вы оба светитесь, понимаю: уместно! Жаль, что не своевременно! Столько нервов даром! Только… не обижайте её, ладно? Она милая.
— Обещаю тебе! Солдат ребёнка не обидит, — улыбнулся я и с благодарностью чуть сжал её локоть.
Валентина вдруг просияла, что ей было совершенно не присуще:
— Спасибо вам! Я рада за вас! — И тут же спохватилась: — Ой, никто не видел? Слава Богу! А то сотрудники ещё подумают, что у меня есть сердце…
И, кивнув мне, как своему сообщнику, она понеслась на коллег, ужасающая офисная валькирия.
— Не расслабляемся! Лида, ты что, в таком виде собралась на бал? Срочно переодеваться! Только проверь, что все задачи выполнены! И ты, Конюхова! Три шкуры спущу! Бобриков, машина где? Ждёт? Я бегу!
