В самое трудное время, когда дистрофия приобрела размеры эпидемии, когда ежедневно только по этой причине стали погибать тысячи людей, когда все еще живые превращались в ходячие скелеты, когда по внешнему виду стало трудно отличить подростка от старика, желая сохранить детей, руководство города стало открывать «Очаги». Это детские учреждения, что-то вроде детских садов, куда набирали детей разных возрастов. Я, конечно, не знаю, по каким критериям набирали туда детей, но матери удалось устроить нас с сестрой в этот «очаг». Продуктовые карточки, конечно же, перешли в это учреждение. Главной задачей этих организаций было уберечь нас от гибели. Кроме кормежки, нас обучали, как спастись от бомб, снарядов и газов. Противогазов нам не давали, зато у каждого из нас в кармане была многослойная марлевая маска, и мы уже знали, как ей пользоваться во время газовой атаки. Показывали и рассказывали, как нужно укрываться от пуль, бомб и снарядов при нахождении в помещении и на улице. Частенько приходилось сдавать экзамены по этим предметам не в учебной, а в боевой обстановке. Если бомбежка или обстрел начинались, когда группа находилась в помещении, то воспитатели сосредотачивали нас у самых стен в промежутках между окон, а если на улице, во время прогулок, то укладывали тоже у самых стен, но только с наружной стороны дома. Немцы частенько стали сбрасывать фугасные бомбы весом до 1000 кг большой разрушительной силы. Если такая бомба попадала в дом, то доставалось не только этому дому, но и в соседних домах в лучшем случае вылетали все рамы с мясом, а в худшем разрушались стены. Причем рамы влетали внутрь дома, уничтожая все на своем пути. С учетом этой опасности нас расставляли подальше от окон.
Однажды полученные знания мне пришлось применить на практике в боевой обстановке. Мы жили недалеко от того места, где находился наш «Очаг», и нам мать разрешила ходить домой вечером самим. В тот памятный вечер я, как всегда, помог сестре одеться, взял ее за руку, и мы тихонько пошли мимо каких-то развалин домой. Примерно на полдороге к дому нас прихватила воздушная тревога, и почти сразу появились в небе немецкие самолеты. Сколько их было, я не помню. Сделав один круг, они начали сбрасывать бомбы, очевидно, в район Финляндского вокзала, который находился недалеко от нас. Несмотря на то, что бомбы летели не на нас, их хорошо было видно, когда самолеты выходили из пике. Раздирающий рев самолетов, раскатистый гул взрывов, содрогавший землю, густые, черные облака дыма и пыли, отсутствие рядом взрослых наводили на нас жуткий страх. На правах взрослого я приказал сестренке немедленно лечь на землю и сам рухнул под какой-то обломок, возможно от фундамента дома. Но Фаина не послушалась моего приказа и продолжала стоять во весь рост, устремив свой взор в сторону происходящих взрывов, громко рыдая, прижав свои маленькие кулачки к груди и вся дрожа от страха. Ни уговорами, ни насильственными методами мне так и не удалось уложить ее на землю. Она так и простояла рядом со мной до конца бомбежки, заливаясь горькими слезами. Такую испуганную и зареванную я и привел ее домой. Дома предполагали, что в это время мы могли быть в пути, и поэтому были очень рады нашему благополучному возвращению.
СКОЛЬКО РАЗ В ДЕНЬ НАС КОРМИЛИ, Я НЕ ПОМНЮ, НО ЧТО НЕ МЕНЕЕ ДВУХ, ЭТО ТОЧНО. Я ПОМНЮ, ЧТО ПОСЛЕ ОЧЕРЕДНОЙ КОРМЕЖКИ В ДУШЕ ТЛЕЛА РАДОСТНАЯ МЫСЛЬ О ТОМ, ЧТО ЧЕРЕЗ КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ НАС СНОВА УСАДЯТ ЗА СТОЛ И СНОВА ЧТО-ТО ДАДУТ ПОЕСТЬ. О том, что нас кормили досыта, сказать нельзя. Просто, кроме хлеба, давали какие-то супы, чуть-чуть подслащенный чай. На хлеб иногда намазывали масло, правда, настолько тоненьким слоем, что его наличие можно было рассмотреть только при помощи микроскопа. Пусть даже в очень маленьких дозах, но мы стали получать, кроме хлеба, жиры, сахар, какие-то овощи, бульоны, что заметно укрепило наши силы. И я твердо уверен, что благодаря этому «Очагу» многие из нас остались живы.
Несмотря на определенное улучшение нашего питания, чувство голода преследовало днем и ночью. Все наши игры были связаны с едой. Кубики превращались в кусочки хлеба, машины перевозили только продукты. Мы подносили различные предметы ко рту и, представляя, что это кусочки хлеба, делали вид, что мы их откусываем и съедаем в больших количествах. Если и видели какие-то сны, то они тоже были связаны в большинстве случаев с пищей. А те кусочки хлеба, которые нам давали за столом, мы съедали не как обычно, а сосали каждый откушенный кусочек, как конфетку. Не жевали зубами, а сосали до тех пор, пока он не растворялся во рту полностью. Только после этого откусывали очередной кусочек. Причем масло отодвигали зубами на край кусочка, чтобы почувствовать его вкус в конце трапезы.
Говорят, что дети, попадая в экстремальные условия, очень рано взрослеют и у них раньше, чем у других, созревают чувства реальной обстановки и сострадания к другим людям. Я не знаю, насколько верны эти суждения, но я прекрасно помню, что, находясь в стенах детского «Очага», я все время помнил о том, что наша мама находится дома, в значительно худшем положении, чем мы, и каждый раз старался принести ей из «Очага» кусочек хлеба. Сделать это было очень трудно по нескольким причинам. Во-первых, за нами очень внимательно следили воспитатели, чтобы мы все съели до крошки. Во-вторых, если все-таки удавалось спрятать какой-то кусочек в складках одежды, то начиналась борьба с самим собой. Сознание подсказывало, что этот кусочек любой ценой нужно донести до мамы, потому что она уже очень больна и этот гостинец может ее вылечить. А рука, подчиняясь какому-то другому рассудку, автоматически тянулась к тайнику, отщипывала от захоронки кусочек хлеба и быстро засовывала эту крошку в рот. До самого дома приходилось бороться с искушением съесть этот кусочек до конца. Каждый раз я доносил до дома спрятанный кусочек, но очень часто он выглядел на половину меньше того, который был спрятан во время обеда. Мать с благодарностью принимала мой драгоценный гостинец, отщипывала от принесенного кусочка маленькую крошку и настойчиво требовала, чтобы остальное съел я. Иногда она шла на компромисс, и мы съедали мой гостинец вместе, я большую часть, она – меньшую.
В промежутках между бомбежками и артобстрелами нас выводили из группы на прогулку. Очевидно, в целях безопасности, наши прогулки проходили во дворе детского «Очага». Во время одной из таких прогулок мне довелось увидеть картину, которая поразила меня настолько, что спустя более шести десятков лет она не выходит из моей памяти.
В тот день мы гуляли во дворе под окнами кухни, где готовили для нас еду. Кухня находилась на первом этаже здания, и поэтому все действия работников были очень хорошо видны с того места, где мы находились в тот момент. ИГРА БЛОКАДНЫХ ДЕТЕЙ ЗНАЧИТЕЛЬНО ОТЛИЧАЛАСЬ ОТ ДЕТСКИХ ИГР НАШИХ МИРНЫХ ДЕТЕЙ, ПРЕЖДЕ ВСЕГО МАЛОПОДВИЖНОСТЬЮ. БЫСТРЫЕ ДВИЖЕНИЯ И ДАЖЕ ХОДЬБА МЕДЛЕННЫМ ШАГОМ ВЫЗЫВАЛИ ОЧЕНЬ СИЛЬНОЕ ПЕРЕУТОМЛЕНИЕ, И ХОТЕЛОСЬ ПОСКОРЕЙ ГДЕ-НИБУДЬ ПРИСЕСТЬ, А ЕЩЕ ЛУЧШЕ ПРИЛЕЧЬ. Поэтому во время таких прогулок мы больше стояли на месте, чем ходили, переступая с ноги на ногу, качаясь, словно маятники. Качались мы так для того, чтобы показать воспитателю, что мы двигаемся. Они почему-то не давали нам долго стоять без движения, строго следя за тем, чтобы мы не застаивались. Нашим любимым зрелищем было наблюдение за работой поваров за стеклами кухни. Вот и в тот день многие из нас, переступая с ноги на ногу, внимательно наблюдали, как повара что-то мешали в больших кастрюлях, резали на столах, передвигались с одного рабочего места на другое. Одна из работниц кухни подошла почти вплотную к окну, держа в одной руке большую ложку, в другой маленькую кастрюльку, зачерпнула из кастрюльки целую ложку сливочного масла и, глядя через стекло на нашу группу, засунула эту, как мне казалось, громадную, ложку себе в рот. Она еще какое-то время постояла у окна, шевеля челюстями, после чего скрылась в глубине кухни. Все, кто видел это, стояли с широко открытыми глазами от удивления. В то время, когда простой кусок хлеба ценился дороже золота, ложка сливочного масла была бесценна. Большинство блокадников даже забыли, что это такое. Пожалуй, впервые в своей жизни я увидел, что не все люди живут в равных условиях, что существует на свете несправедливость, что у кого-то нет даже куска хлеба, а кто-то может в это же время есть сливочное масло ложками.
