В те суровые военные годы миллионы мирных жителей были сорваны со своих насиженных мест. При переезде многие вынуждены были бросить все нажитое за многие годы и с маленькими узелками в руках отправиться в неизвестные края. Все здоровые мужчины были отправлены на фронт, трудоспособные молодые женщины – на трудовой фронт, а в глубь страны были эвакуированы больные, женщины и дети. Не все смогли быстро прижиться на новом месте и обеспечить себя и своих близких. Видимо, в том числе и поэтому в те годы было очень много нищих, побирающихся по деревням и селам Башкирского края. Нищие ходили целыми семьями и в одиночку, как цыгане, так и люди других национальностей. Однажды мне пришлось спасать одного нищего. Дело было осенью. Земля была уже замерзшая, а снега еще не было. День был безоблачный, солнце клонилось к закату. Я обратил внимание, что от дома к дому ходит один нищий и, как я понял, просит не милостыню, а ночлега. Во всех тех домах, куда он заходил, в ночлеге ему отказали, и он стал устраиваться на ночь под амбаром прямо на мерзлую землю, подложив под голову свою тощую котомку. Ночлег на мерзлой земле без какой-либо подстилки – смерти подобен. Мне его так стало жалко, что даже сердце защемило. Я бегом побежал к тете Жене и стал ее умолять, чтобы она разрешила переночевать этому нищему у нас. В конечном итоге я ее уговорил и привел его к нам домой. Тетя Женя накормила его, напоила тем, что у нас было на тот момент, и уложила спать на теплую русскую печку. Он уснул почти сразу, видимо, прошел в тот день большое расстояние. Утром его так же накормили, дали в дорогу немного хлеба, и он ушел, горячо поблагодарив нас за такое милосердие. Казалось бы, не произошло ничего особенного. Кто-то когда-то помог нам, сейчас мы помогли нищему, можно было уже и забыть про этот случай. Но он запомнился из-за продолжения, которое мы обнаружили через несколько дней. Нищего тогда уложили спать на мое место, а я переночевал на полатях. На следующую ночь я перебрался на свое место, и через некоторое время меня начал одолевать такой зуд, что я весь исчесался. Когда тетя Женя заставила меня снять рубашку, то мы увидели в швах несчетное количество вшей. Выводили мы их больше месяца. Вот по этой причине мне и запомнился этот случай, а не из-за акта милосердия.
ЧТОБЫ КАК-ТО УЛУЧШИТЬ НАШЕ НЕ ОЧЕНЬ ШИКАРНОЕ БЛАГОСОСТОЯНИЕ, ТЕТЯ ЖЕНЯ УСТРОИЛАСЬ ПО ДОГОВОРУ В КОЛХОЗ НА УБОРКУ УРОЖАЯ. В то время в колхозе комбайнов не было, и рожь жали серпами, вязали снопы, снопы укладывали в бабки, потом на телегах эти бабки свозили на гумно, обмолачивали вручную цепами, провеивали на веялках, которые крутили тоже руками, ну и т. д. В этой цепочке тетя Женя нанялась на ту работу, которая производилась непосредственно на поле: серпом жала рожь, вязала снопы и укладывала их в бабки. На этой работе она превзошла всех колхозниц. Немаловажную роль здесь сыграло то обстоятельство, что колхозницы работали за трудодни, а тетя Женя с выработки. Чем больше за день нажнет, тем больше заработает. Работая целый день внаклонку под палящим солнцем, за день она так уставала, что вечером, придя домой, она уже ничего не могла делать. Фактически ведение всего нашего хозяйства легло на мои плечи. Я делал уборку в сельпо, где должна была убираться тетя Женя по месту своей основной работы, занимался огородными работами, загонял вечером козу, кормил поросенка и варил ужин к приходу домой тети Жени. Чтобы не топить каждый день печку или плиту, которые требуют много дров, я готовил ужины на таганке. Это кольцо с тремя ножками. В кольцо вставляется чугунок и под ним раскладывается костер. Набирал щепок, разжигал на шестке костер и варил незатейливую болтушку. Тетя Женя за ту уборочную кампанию заработала несколько мешков зерна. Тетя Нюра поменяла его на муку, и на нашем столе появился настоящий хлеб. До этого если и удавалось раздобыть какое-то количество муки, то хлеб пекли с различными добавками. Чаще всего с тертой на терке картошкой. К осени наше питание заметно улучшилось. Заготовили овощей из своего огорода, зарезали диетического поросеночка, коза регулярно давала молочко, заготовили несколько мешков подсолнуховых семечек и лесных орехов. Наносили грибов и ягод. Заготовили дров. Так что эта зима нам уже была не страшна.
Зимой у нас частенько стали собираться женщины на посиделки. Зажигали лучину для освещения, запевали какую-нибудь старинную песню, чаще всего очень грустную, и начинали заниматься рукоделием: кто-то вязал, кто-то шил, кто-то просто щелкал семечки, тетя Женя в основном строчила. ИЗ ЭТИХ ПОСИДЕЛОК МНЕ ОСОБЕННО ЗАПОМНИЛИСЬ ПЕСНИ, КОТОРЫЕ ПЕЛИ ЖЕНЩИНЫ. ЭТО БЫЛИ НЕ ПРОСТО ПЕСНИ, А ЦЕЛЫЕ НОВЕЛЛЫ О НЕЛЕГКИХ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СУДЬБАХ, О НЕСЧАСТНОЙ ЛЮБВИ, О НЕЛЕГКОЙ ЖЕНСКОЙ ДОЛЕ, О ТЯЖЕЛОЙ СИРОТСКОЙ ЖИЗНИ. Кто-то пел, кто-то в это время плакал, вспоминая свою довоенную жизнь, своих мужей и сыновей, воюющих на фронтах этой затянувшейся войны. Эти посиделки были не просто местом для коллективного рукоделия, а прежде всего местом, где можно было излить свою душу, вспомнить о своих родных и близких, получить совет в трудных ситуациях, обменяться новостями. Одним словом, отдушина для сердца.
Школа
Несмотря ни на что, мы все-таки дожили до осени 1943 года, когда мне исполнилось девять лет и когда нужно было собираться в школу. Тетя Женя на базаре купила мне новые лапти, где-то нашла кусок материала и сшила мне новые штаны и рубашку. Из самотканого материала сшила сумку. И 1 сентября я отправился в школу. Торжественной линейки, какие происходят сейчас, 1 сентября не было. Каждый самостоятельно приходил в школу, учительница показывала класс, садились на первое попавшееся свободное место и безо всяких цветов и торжеств начинали учиться. Классы располагались в большом двухэтажном здании, срубленном из огромных толстых бревен. Ученики были не только из нашего села, но и из соседних ближних деревень. Обучение велось на двух языках: русском и марийском.
Первый класс располагался на первом этаже в широкой и длинной комнате. В первом ряду парт сидели марийцы, а во втором – мы, русские. Учительница часть урока вела на марийском языке, а вторую часть на русском.
Какой-то межнациональной вражды между нами не было, были мелкие хулиганские выпады во время уроков. В первом классе, когда нас учили считать до десяти, учительница попросила как-то сделать это одного марийского мальчика. Только он начал считать, как с нашей русской стороны послышалась насмешливая реплика. Ученик начал считать: «иктед, когтат», с нашей стороны кто-то выкрикнул: «Да будь ты проклят». Правда, один из наших учеников был в полном смысле хулиган. Его даже исключали из школы, а потом восстанавливали. Между прочим, он был тоже эвакуированный из Ленинграда. Один раз он наложил канцелярских кнопок на учительский стул, и учительница, сев на них, вскочила, как ошпаренная. Потом он принес живую ворону на урок. Когда он ее выпустил, ворона пулей влетела в окно и, пробив два стекла, застряла между рамами. Однажды во время большой перемены, когда большая часть учеников высыпала во двор, чтобы размяться, этот хулиган подошел почти вплотную к учительнице, которая просматривала классный журнал, достал из кармана заряженный самодельный пистолет (поджигало) и выстрелил в классную стенку. Учительница не просто испугалась, а с ней был какой-то нервный приступ. Ее какое-то время приводили в чувство. Этот случай послужил причиной очередного исключения из школы этого хулигана. Примерно через неделю его простили, и он продолжил свои фокусы дальше.
