КАК ГОВОРИТСЯ, В НАШЕМ ПОЛКУ ПРИБЫЛО. В СВОБОДНОЕ ОТ УРОКОВ ВРЕМЯ МНЕ ВМЕНИЛИ В ОБЯЗАННОСТЬ НЯНЧИТЬСЯ С НОВОРОЖДЕННОЙ СЕСТРЕНКОЙ. На кухне в углу повесили на пружине плетенную из прутьев люльку. И такую колыбель не качали из стороны в сторону, а, воздействуя на пружину, на которой была подвешена люлька, качали вверх-вниз.
В то время я был увлечен чтением книг и глотал их одну за другой. Умудрялся читать даже при свете луны, за что получал нагоняи. Все боялись, что я могу потерять зрение. После рождения сестренки время для чтения заметно уменьшилось. Только начнешь читать, как нужно снова качать люльку. С досады пришлось пошевелить мозгами и изготовить нехитрое приспособление, которое позволило и читать, и качать.
Внизу люльки я из веревки сделал петлю, в нее вставил длинную кочергу, и теперь можно было читать, сидя на стуле, и качать колыбель ногой. Благодаря этому нехитрому приспособлению мне удалось прочитать немало книг. Иногда, когда Люда долго не успокаивалась, мне приходилось работать ногой с такой силой, что она подлетала кверху, переворачивалась в воздухе и снова падала на свой матрасик. Если уж она и тогда не успокаивалась, то приходилось откладывать с горечью книгу в сторону и брать ее на руки.
Один раз я ее чуть было не покалечил. Она уже уверенно стояла на ножках, и я поставил ее на подоконник. Время было весеннее, ярко светило солнце, и через стекло было так тепло, хоть загорай. Я был уверен, что рама закрыта, и Люду не держал, а только поддерживал, чтобы она не завалилась на бок. Неожиданно для меня рама открылась, и Люда полетела во двор. В последний момент каким-то чудом я поймал ее за одежду. Долетев до земли, может быть, она и не разбилась бы, потому что от подоконника до земли было чуть больше метра, но этот случай меня многому научил.
В один из дней тетя Женя где-то нашла батюшку. Священник почитал какие-то молитвы над ванной с теплой водой, взял Люду на руки, опустил ее в ванну, еще что-то поколдовал над сестренкой и передал мне ее на пеленку, которую я держал на вытянутых руках. В тот день я стал крестным отцом.
ВОТ И НАСТУПИЛ ДОЛГОЖДАННЫЙ МАЙСКИЙ ДЕНЬ – ДЕНЬ ПОБЕДЫ! ЦЕЛЫХ ЧЕТЫРЕ ГОДА МЫ ВСЕ МЕЧТАЛИ ВЕРНУТЬСЯ В ТОТ СОЛНЕЧНЫЙ ДОВОЕННЫЙ МИР. ВОЙНА БЫЛА ДЛЯ ВСЕХ НАС ЖЕСТОКОЙ И ГРУБОЙ ШКОЛОЙ. За долгие четыре года, за дни, прожитые в блокадном Ленинграде, где каждый час чувствовали близ своего плеча огненное дыхание смерти, мы не утратили в себе прежний мир детства, но мы повзрослели на много лет. Мы прожили эти годы так насыщенно, что их хватило бы на жизнь нескольким поколениям. До 22 июня 1941 года война в моем представлении была красивым спектаклем, с криками «ура!», с победными маршами, но очень скоро я понял, что это прежде всего жестокое, бесчеловечное, кровавое испытание человека на моральную и физическую прочность. В канун Отечественной мне довелось быть свидетелем Финской войны. Тогда Ленинград тоже был прифронтовым городом. В те дни тоже можно было видеть передвижение войск по городу. Но отсутствие бомбежек и обстрелов создавало впечатление романтики войны. Только поварившись в котле военных действий и взглянув на войну изнутри, я понял, что это впечатление обманчиво.
Я уже писал, что ни электричества, ни радио в селе, где мы жили, не было. И основным источником всех новостей были газеты. Еще задолго до 9 мая в них стали появляться фотографии боев в Германии, а потом и на улицах Берлина. Все уже поняли, что победа совсем рядом. Несмотря на это, День Победы застал многих людей врасплох. Люди словно проснулись после длительной спячки, бегали по селу от дома к дому, передавая и обсуждая радостную весть друг другу. Казалось бы, что от такой вести нужно радостно прыгать и танцевать. Но у многих почему-то были слезы на глазах. Даже мужчины не стыдились и вытирали свои глаза мозолистыми кулаками. Многие стали ждать своих близких с фронта домой. Проходили дни, но ожидаемой массовой демобилизации было не видно. В нескольких километрах от Никольска был маленький железнодорожный полустанок Карманово. Жители этого полустанка и близлежащих населенных пунктов обратили внимание на то, что на восток страны пошли воинские эшелоны с солдатами и военной техникой. Обычно воинские грузы закрывали брезентом, а на этих эшелонах танки, пушки, небольшие катера и даже самолеты везли на платформах непокрытыми. Потом было объявлено, что началась война с Японией. К счастью, эта война продлилась недолго, и к осени солдаты стали возвращаться домой. Но вернулись, к великому сожалению, единицы. Большинство осталось на полях сражений.
МЫ ТОЖЕ НЕ ТЕРЯЛИ НАДЕЖДЫ, ЧТО ОТЕЦ ЖИВ И СОВСЕМ СКОРО МЫ ВСТРЕТИМСЯ, НО НАШИМ НАДЕЖДАМ НЕ СУЖДЕНО БЫЛО СБЫТЬСЯ. На наши неоднократные запросы Москва каждый раз отвечала, словно под копирку: «В списках убитых и раненых не числится. Пропал без вести».
В школе, где я учился, к праздникам готовили концерты художественной самодеятельности. Обычно ставили какую-нибудь пьесу, разучивали несколько песен для хора, кто-то читал рассказ или стихи, на этом все и кончалось. Короче говоря, обычный школьный концерт. Я тоже принимал участие в художественной самодеятельности: читал стихи, играл какие-то роли в постановках, потом, когда узнали, что я могу играть на гармошке, стал аккомпанировать хору и солистам. Некоторые постановки, в которых мне довелось играть, я помню до сих пор. Так, например, пьеса про убегающую из горшка кашу шла под бурные аплодисменты. В этой постановке я играл главную роль. На сцене была сооружена русская печь. Я ставил в нее горшок, мой напарник, невидимый зрителям, накладывал в него с горой опилки. Я вытаскивал кашу из печки и, видя, что она убегает из горшка, выкладывал излишки в тарелки. И эта сцена повторялась многократно. Несмотря на то, что я уже заполнил всю стоящую на сцене посуду убегающей кашей, мой горшок продолжал выдавать продукцию. Каждый раз, когда я вытаскивал горшок из печки, в зале стоял такой хохот, что мне стоило немалого труда, чтобы самому не рассмеяться. Были и другие памятные пьесы.
Однажды на одном из таких концертов, когда я аккомпанировал на гармошке хору, в классе (концертного зала в школе не было, и все выступления проходили в классе) появился незнакомый мне мужчина в полувоенной форме. Ему очень понравился наш концерт, и он у учителей начал расспрашивать про участников самодеятельности. Как я потом узнал, он родом из этого села. Когда-то заканчивал эту же школу. Очень недолго побыл на фронте и был по каким-то причинам демобилизован и назначен директором детского дома в селе Касево, что в двадцати километрах от Никольска. Узнав о том, что я круглый сирота и проживаю с тетушкой, он особенно заинтересовался моей персоной. В мое отсутствие он встретился с тетей Женей и стал уговаривать ее отдать меня в детский дом. Она долго не соглашалась на это, а потом они договорились: если я не буду против, то она даст свое согласие. После некоторого колебания я согласился, и директор объяснил мне, где находится детдом и как я могу туда добраться. С тетей Женей у нас был заключен устный договор: если мне там не понравится, то она сразу же заберет меня обратно. От Никольска до Касево (сейчас это город Нефтекамск) было двадцать километров. Транспортного сообщения не было никакого. В основном передвигались пешком или каким-нибудь попутным транспортом, чаще всего гужевым. Автотранспорт был большой редкостью. Однажды у нашего дома появились какие-то люди с санками, которые были загружены мешками. Они шли издалека, остановились в нашем селе на короткий отдых и должны были пойти дальше, мимо села Касево. Тетя Женя договорилась с ними, что они проводят меня до места. Без долгих раздумий, быстро собравшись, я двинулся на свое новое место жительства. Таких широких зимних дорог, которые существуют в настоящее время, тогда не было. Не существовало и техники для их очистки. После снегопадов кто-то проезжал на дровнях, делал первый след, а по этому следу шли люди или обозы и притаптывали дорогу до следующего снегопада. Идти по такой дороге было нелегко, а моим попутчикам, которые тащили груженые сани, тяжелей вдвойне. Очень часто приходилось останавливаться на отдых. Где-то примерно часов через шесть пути мы наконец-то добрались до Касева. Где находится детский дом, в селе знали все, и поэтому долго искать его не пришлось. Мои проводники оставили меня у кабинета директора, а сами пошли дальше. Директора на месте не было, поэтому мне пришлось его подождать. За долгие минуты ожидания меня одолела такая тоска, что захотелось волком выть. Все здешнее окружение казалось мрачным, незнакомым и чужим. Было такое огромное желание вернуться назад, что я еле себя сдерживал, чтобы не выбежать из этой директорской приемной и не рвануть бегом по знакомой уже дороге к тете Жене. Вскоре пришел директор и встретил меня, как родного сына, с распростертыми объятиями. Он рассказал мне о детском доме. Сколько ребят находится в настоящее время на воспитании. Пообещал, что здесь мне будет хорошо и что пригласил он меня с определенной целью. Детдому нужен был музыкант для организации художественной самодеятельности. В то время между детскими домами был объявлен конкурс на лучшую художественную самодеятельность, а из-за отсутствия музыканта этот детдом в конкурсе не участвовал. Нанять музыканта не было средств. А я в то время для них оказался очень удачной находкой. Меня огорчило только то, что играть мне придется на аккордеоне, которого я до этого даже не видел. Пообещали, что создадут все условия и дадут время для освоения инструмента.
