Вот так я снова очутился у тети Жени с дядей Леней. Они жили все в том же маленьком домике. Люде шел второй годик, она уже вовсю бегала и что-то лопотала на своем языке.
ПОСЛЕ ПРИГЛАШЕНИЯ АЛЕКСАНДРЫ ВАСИЛЬЕВНЫ Я ЗАГОРЕЛСЯ ЖЕЛАНИЕМ ВЕРНУТЬСЯ В ЛЕНИНГРАД И ПОСТУПИТЬ УЧИТЬСЯ В РЕМЕСЛЕННОЕ УЧИЛИЩЕ ИЛИ В ФЗУ. Тетя Женя, после получения письма от своей сестры Кати, где она писала, что они вернулись из Сибири домой, тоже захотела вернуться на родину. Здесь наши желания совпали, и я начал уговаривать ее уехать в Новгородскую область. А там и Ленинград рядом, куда я стремился. Я сейчас понимаю, что ей решиться на отъезд было не просто. Здесь у нее муж, который не желал покидать родные места, где он прожил всю свою сознательную жизнь. И наш отъезд означал бы распад семьи. А жили они в мире и согласии. В конечном итоге тетя Женя решилась на отъезд, и их семья распалась. Я не знаю, какой у них был договор, но дядя Леня не только посадил нас на поезд, но даже проехал с нами несколько остановок. Расстались мы с ним очень тепло, со слезами на глазах и навсегда. Люда, правда, будучи уже взрослой, ездила в гости к отцу, а мы с тетей Женей больше его не видели. Сейчас тетя Женя и дядя Леня ушли в мир иной.
В поезде такого ажиотажа, какой был во время войны, уже не было. Ехали мы не в общем, а в плацкартном вагоне. В Москве, где делали пересадку, на Казанском вокзале были установлены весы, и всех пассажиров, у кого были громоздкие вещи, заставляли взвешивать их. Из-за этого на перроне образовалась неразбериха и толкучка. С Ленинградского вокзала мы доехали до Бологого, с Бологого на пригородном поезде до станции Новое Рахино, а там через восемь километров добрались на вторые сутки и до Старого Рахино.
Встреча после семи лет разлуки с бабушкой и другими родственниками была очень теплой и радостной, со слезами на глазах. Нас обнимали, целовали, смеялись и плакали одновременно. Помню, бабушка обнимала меня, плакала, гладила по голове и приговаривала: «Бедные мои сиротинушки, слава богу, вы живы остались».
За время войны бабушкин дом не пострадал. Каким я его помню до войны, таким он и остался. Фронт проходил от этих мест совсем рядом. В бабушкином доме был штаб какой-то воинской части, и говорили местные жители, что в этом штабе бывал К. Е. Ворошилов.
Материально бабушка жила не очень хорошо. Получала мизерную пенсию за троих сыновей, которые сложили свои головы на полях Великой Отечественной войны, да занималась огородом, который ей выделили с большим скрипом, со скандалом и слезами. Всех деталей этой постыдной истории с землей я уже не помню, помню только, что ей долго не разрешали пользоваться землей, что находилась за домом. Потом выделили шесть соток, потом опять отобрали. Весь сыр-бор был из-за того, что она не работала в колхозе. А то, что она вырастила трех сыновей и отправила на фронт безвозвратно, не бралось в расчет.
ЛЕТО 1948 ГОДА ВЫДАЛОСЬ СУХОЕ И ЖАРКОЕ. ВОЗДУХ, ОСОБЕННО ПО УТРАМ, НАСТОЛЬКО БЫЛ НАСЫЩЕН АРОМАТОМ ЦВЕТОВ, ТРАВ И СУХОГО СЕНА, ЧТО, КАЗАЛОСЬ, БЫЛ ГУСТЫМ. Особой работой я не был загружен, поэтому ходил, любовался природой и наслаждался свободой, от которой я уже отвык за время пребывания в стенах детдома. Мне даже не верилось, что утром не нужно соскакивать с кровати по первым звукам горна, бежать сломя голову на зарядку, выискивать морщинки и складки на убранной постели, везде и всюду ходить строем. У меня было чувство птицы, выпущенной из клетки. Видимо поэтому мне здешний воздух казался слаще и природа краше, несмотря на то, что пейзажи приуральской Башкирии и богатство растительного мира могут поспорить с любым районом России.
Я быстро познакомился с местными мальчишками, и мы почти целыми днями носились по деревне. Катались по озеру на камьях, кувыркались на сене. Кстати сказать, на этом сене я чуть было не сломал себе шею. На окраине села был сеновал, где осталась небольшая часть сена с прошлого года. Любимым нашим занятием было взобраться на перекладину, которая была под самой крышей сеновала, и с этой высоты прыгать на сено. Сена оставалось уже немного, и поэтому высота была приличной. Если бы мы приземлялись на ноги, то это было бы полбеды, а у нас считалось шиком приземление на шею без помощи рук. В один из дней, после нескольких удачных приземлений, при очередном прыжке в моей шее что-то щелкнуло, голова скривилась набок и появилась невыносимая боль. Несколько дней бабушка с тетей Женей при помощи натираний и растираний приводили меня в исходное положение. Потом мне объяснили, что при подобной травме может парализовать на всю оставшуюся жизнь. Слава богу, травма оказалась не очень серьезной, и через короткое время я уже снова носился с мальчишками по деревне. Мой двоюродный брат, Коля Чикунов, был страстный и умелый рыбак, который умудрялся при помощи обычной удочки за пару часов наловить рыбы на хорошее жаркое. До этого я рыбалкой никогда не занимался, и он пытался приучить меня к этому делу. На первый взгляд немудреное дело оказалось мне не по зубам. Дело доходило до курьезов. Сидим на озере в одной камье. Он закидывает удочку с носа, я с кормы. Он таскает рыбешек одну за другой, а у меня ни одной поклевки. Меняемся удочками, результат все тот же: он только успевает снимать с крючка рыбину за рыбиной, а мой поплавок даже не дергается. Он, рыбак с самого детства, так и не смог определить причину рыбьей нелюбви к моей удочке.
Несмотря на то, что мне была дана полная свобода действий – я вставал, когда хотел, ходил гулять в любое время, – я старался помогать бабушке с тетей Женей в меру своих сил и возможностей. У них дров не было, и мы привозили хворост на тележке или приносили в вязанках из ближайшего леса. Обеспечение водой из колодца тоже была моя обязанность. У них скотины не было, но мы с бабушкой зачем-то ходили косить траву в поле. Один раз, возвращаясь с такого покоса домой, бабушка чуть было не отрезала мне голову косой. Она шла впереди с косой на плече, а я в двух шагах сзади. Меня заинтересовал какой-то предмет, лежащий на земле впереди меня, я шагнул вперед, поднырнул под литовку (так звали косы в тех местах), поднял с земли интересовавший меня предмет, выпрямился и почувствовал удар по шее острым предметом. Оказывается, я выпрямился раньше, чем прошла литовка над моей головой. Коса была «не отбита», поэтому рана на шее была не очень глубока. Но бабушка всполошилась так сильно, что я испугался за нее. Это случилось рядом с домом, и еще дома она долго не могла успокоиться. Досталось и мне за столь прыткие и неожиданные движения.
Когда у тети Жени с бабушкой накапливалось много дел, меня сажали в няньки. Люде шел уже второй годик, и нянчить ее было гораздо легче, чем сразу после рождения. Она уже бегала вовсю, кое-что говорила, и при хорошей погоде мы много времени проводили на улице.
Я УЖЕ ТОЧНО НЕ ПОМНЮ, СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ ПРОЖИЛ В ДЕРЕВНЕ, НО ТАК ПРИВЫК К СВОБОДНОЙ ЖИЗНИ, ЧТО НЕ ХОТЕЛ БОЛЬШЕ НИКУДА ЕХАТЬ. Многочисленные родственники меня убеждали, что оставаться в деревне нет никакого смысла. Надо ехать на родину и устраивать свою жизнь там. Отрываться от родственников и пускаться в неизвестность в тринадцать лет было страшно и тоскливо. В конечном итоге я решился на отчаянный шаг. Тетя Женя собрала мне сколько-то денег, небольшую сумочку с продуктами, и я отправился в Ленинград. Со станции Новое Рахино нужно было на пригородном поезде доехать до Бологово (это сто километров), а оттуда на пассажирском до Ленинграда. Провожала меня до ручья, что бежал за деревней, целая делегация. Бабушка опять заливалась горькими слезами. За ручьем с делегацией я простился, а тетя Женя пошла провожать меня до поезда. Пройдя восемь километров, я сел в поезд, и мы простились с тетей Женей. При расставании без слез тоже не обошлось. Только поезд тронулся, меня охватила такая тоска, что просто жить не хотелось. Хотелось спрыгнуть с поезда и побежать назад по шпалам к бабушке, тете Жене и ко всем тем, к кому я уже успел привыкнуть. Вагоны были еще очевидно дореволюционной постройки. Фактически, это были дощатые сараи на колесах. Ход был настолько жестким, что на каждом рельсовом стыке тряслась голова и лязгали зубы. Паровозный дым свободно проникал в вагоны, и поэтому воздух был пропитан гарью. Освещение было свечное. Несмотря на то, что весь состав состоял из нескольких вагонов, поезд тащился настолько медленно, словно тянул в гору непосильную ношу.
