Придя домой, я кинула в дедову сумку блин от штанги, потому что близко лежал, добавила кое-что из вещей и объявила, что готова.
Объявила, что готова, и поняла, что соврала. Вот так. Сама весь месяц ждала этой поездки, а теперь уже и не тянет. С чего бы это? Я смотрела в окно на серую осеннюю улицу и меньше всего представляла себя там. Б-р-р-р. Зверь тоже человек, и ему тоже бывает лень. Но тут было другое. При одном взгляде в окно у меня учащался пульс и руки тряслись как у припадочной. Волнуюсь, как меня встретят в Зеленограде? Хорошо, если так.
Дед залег на диван с книжкой (у нас еще три часа) и признаков жизни не подавал. Я заметила, что читает он то же, что и в прошлые выходные. Не похоже на него. У деда зверская скорость чтения, вдвое, наверное, больше моей.
– Напряженная неделька?
– Обычная.
– Ты книжку не успел дочитать.
– Перечитываю. Тебе тоже не помешает посидеть над книгой вместо того, чтобы лезть к деду.
Обычно он разговорчивее. Тоже волнуется?
Я исподтишка смотрела на деда. Было видно, как собираются гармошкой морщинки на лбу, как он засек мой взгляд и с усилием разглаживает лицо. Глазами по строчкам бегает медленнее, чем обычно. Я потянулась взять его за руку посчитать пульс, но он тут же меня раскусил:
– Отстань. Займись чем-нибудь.
Не показалось.
– Я начинаю бояться, когда ты такой. Знаешь что-то, чего я не знаю?
– Кучу всего.
– Я серьезно!
– Думаешь, я шучу? Не трогай меня, лучше сама почитай что-нибудь.
– Ну нет! – Я с размаху плюхнулась на диван так, чтобы деда подбросило, и с удовольствием заметила, что он потерял строчку, которую читает. Глаза забегали вверх-вниз. – Вот сейчас фигушки! Ты все время говоришь, что мне делать, потому что тебе так удобнее. Ты разговариваешь со мной приказами…
– Отставить!
– Смешно. Гиперконтроль еще никому не шел на пользу. Даже в Зелик мы едем, чтобы я была под присмотром в тяжелую ночь и не натворила чего не надо…
– Можем не ехать.
– Ах так?! Ну и отлично! – Я встала и вытряхнула на пол содержимое дедовой сумки (блин от штанги, конечно, упал мне на ногу).
Дед ничего не сказал и даже не покосился – воспитывает. Не хочет ехать – и слава богу! Я похромала на свой кухонный стол.
Можем не ехать, подумаешь! Родственничков я не видела с весны, да и еще столько же видеть не хочу, тем более что дед один из них! Можем не ехать – какая прелесть! Никаких проблем!
Ушибленная нога болела, и дед меня здорово разозлил. Но с первым же шагом в сторону кухни мне странно полегчало. Я привыкла отслеживать сердцебиение и пульс и почувствовала, как то и другое замедляется и на горле разжимается невидимая рука. От дедова дивана до моего кухонного стола – четырнадцать коротких шагов. Когда я сделала последний, мне было уже легко и спокойно.
Не едем! Да ну?! Правда, что ли? Значит, можно наконец поесть и спокойно почитать что-нибудь! У деда отличная библиотека, и я твердо решила одолеть ее до Нового года. Могу-могу! Тем более что половина дедовых книг – точно как мои, оставшиеся в Зеленограде и давно прочитанные. Все могу! Только поем. Я радостно полезла в холодильник.
На звон посуды пришел дед и как ни в чем не бывало затребовал свою порцию. Я возилась у плиты, потихоньку косясь на него: быстро же он остыл! Морщинки на лбу разгладились, и вид довольный, спокойный.
Дед набросился на ужин и, жуя, стал пересказывать мне свою книжку. Значит, уже забыл о ссоре?
– Тогда на следующие выходные съездим? Когда ночь будет спокойная.
– Ага. Давно не видел этих разгильдяев.
– А с билетами что делать?
Дед глянул время на телефоне, и у меня опять участилось сердцебиение.
– Откуда я знаю? Ты за ними ездила, ты и сдавай.
– Кто ж у меня примет в последнюю минуту? Говорила, надо по Интернету заказывать…
– Ну вот ты такая умная, ты этим и занимайся!
– Ладно, только не ори.
– Я ору? – Он поднял голову и потянул носом. На человеческом лице это выглядело смешно, а Деду, похоже, было не до смеха. Морщинки опять собрались в гармошку, между бровей проступило красное пятно. – Чего улыбаешься? Опять мы с тобой грыземся на ровном месте. Не к добру.
Тогда я тоже потянула носом. Сосед опять жег ароматическую палочку, на нижних этажах опять варили рыбный суп. Слабенький человеческий нос ни черта не может уловить, когда нужно!
– Совсем я с тобой параноиком стану. Подкинули ребенка на старости лет, тут любой сбрендит!
– Снова-то не начинай.
Дед рассеянно глянул на меня – «Кто начинает? Я начинаю?!» – и уткнулся в тарелку.
Ел он как снегоуборочная машина: размеренно работал ложкой, глядя перед собой пустыми фарами. Не хочу ехать. И он не хочет – теперь это видно.
– Значит, точно надо ехать!
Дед отодвинул тарелку, и на лице его опять собрались морщины. У меня тут же заколотило в висках, и есть расхотелось, стоило ему подумать о поездке.
– Но почему?! Решили же на следующей неделе!
– Знаю, тебе не хочется, как и мне. Значит, точно надо.
– Что за воспитание силы воли в нерабочие дни?
Мы оба знали, что сила воли тут ни при чем. Но мне до чертиков хотелось, чтобы дед сказал вслух, почему нам обоим так неохота ехать. Мне тогда станет не так страшно.
– Доедай быстрее. Осталось всего полтора часа.
Я смахнула с тарелки в мусорное ведро и включила воду. Сердце колотилось за двести ударов в минуту, и пальцы мерзли под горячей водой. Не хочу ехать. Не хочу! Звериная интуиция, что ты со мной делаешь?! Хотя бы выражайся конкретнее…
В раковину прилетела дедова тарелка. Сам он ушел к себе и со скрипом лег на диван. Я знала, что он не будет читать. Вымыла посуду, пришла к нему.
Дед лежал на своем диване, но уже без книжки. И все так же смотрел в одну точку.
– Ирина, мне что-то плохо.
Выглядел он и правда так себе: бледный, на лбу бисеринки пота. Звери так не выглядят.
– Кого ты разыгрываешь!
– Я серьезно! – Весь его вид говорил, что он не врет. Но он сам же меня учил не доверять внешнему виду.
– Сам сказал: надо. Сам сказал: у нас еще полтора часа. Поболей, если делать нечего.
Я стала обратно заталкивать шмотки в дедову сумку. Руки не слушались, я бросала вещи кое-как и знала, что не огребу. Деду не до того. И мне не до того. Дернула молнию, вырвала бегунок. А что будет, если его проглотить? Мне – ничего. Попасть в больницу, чтобы не ехать – и не мечтай, Тварь.
– Ирка, мне правда плохо.
