– Не знаю, – говорю. – Где сейчас ваши ребята?
Да, я злющая крысиная королева, лишенная деликатности и чувства такта. Вот издеваюсь над пожилым человеком.
– В могиле, где.
– И мои. А часть – в школе. То есть сейчас уже дома. Они не знают, что я здесь, они думают… – Я осеклась. Газеты не писали обо мне, и я могла только гадать, что они там обо мне думают и думают ли вообще. – Они скучают! Позовите хоть кого-нибудь! Скажите, что я здесь!
– Рано их еще звать…
– Что?!
– Я говорю: китайские яблочки вкусные! На вот… – Она обратилась к Маленькой: – Отдай своей хозяйке, пусть не орет.
Маленькая брезгливо обнюхивала странную плоскую ленту, возникшую над подоконником в Бабкиной руке. В сумерках это было похоже на размотанный скотч, только толстый.
– Отдай, – повторила Бабка, и Маленькая сцапала предмет зубами.
Маленькая поморщилась, но волоком подтащила мне эту штуку и тут же метнулась обратно на подоконник, смешно чихая.
– Что это вообще?
– Возьми.
Я взяла. Повертела в руках. И чуть не выскочила, как намыленная, чтобы расцеловать Бабку!
Я такую штуку видела только по телику, да и то у Маринки. Маринкина мать все время смотрит «телемагазин», у них весь дом забит очень нужным барахлом. В том году мы куда-то там с Маринкой собрались, она засела краситься на три часа, а я ее ждала с ее матерью у телика и, чтобы не обсуждать неудобные вопросы про школу, сделала вид, что меня интересуют все эти суперножи, пылесосы для носа и… Черт, я даже не помню как это называется!
В телевизоре был альпинист, который взбирается на гору, ледяную снежную гору, весь такой в комбинезоне и очках, с инеем на бороде. Забирается он на гору, привязывает свою мудреную горную кровать на миллион страховок, залезает в спальник и ложится спать. Потом вспоминает про архиважную штуку в сумке и достает вот это вот, что принесла мне Бабка. Достает эту штуку, кидает в спальник и только тогда засыпает как человек с чистой совестью. И ведущая такая: «С бла-бла-бла вы нигде не замерзнете!»
Все, что я поняла тогда: этой штуке не нужны ни батарейки, ни аккумуляторы, ни тем более розетка, которой ни у меня, ни в горах нет. Эта штука – химия. Открываешь подушечку, что-то там внутри вступает в реакцию с воздухом – и тебе тепло! Беда в том, что она одноразовая.
– Спасибище! Но я, пожалуй, приберегу до зимы.
– И то верно.
Как быстро я привыкла, что от нее мало толку!
– Остаться со мной сегодня не хотите? Я боюсь, эти опять придут…
– Не придут. У меня дела. – Она завозилась под окном, поднимаясь на ноги.
– Вы… это… Проедет машина поблизости – хоть рукой махните для приличия! А если еще и скажете, что я тут застряла…
Она уходила молча, шелестя бесконечными пакетами.
Женщина-загадка!
Декабрь
Вот и пригодилась химическая грелка. Я долго не решалась ее открыть, потому что грелки одноразовые, а их мало, но этой ночью был такой мороз, что либо я – либо они. Грело так себе. Я завернулась в одеяло, в газеты, в спальник, и куда-то в ноги, внутрь спальника, кинула грелку, и почти не чувствовала, что где-то там потеплело. Так, еле-еле. Все-таки альпинисты более крепкий народ, чем я.
Первым делом я оторвала еще одну грелку из упаковки, бросила и велела Глисте принести. Не знаю, где Бабка их набрала, но зима длинная, и мне понадобится еще много. Нельзя полагаться на Бабку. Глиста надежнее. Она метнулась и притащила грелку мне на грудь, только хвостом не виляла. Она выросла уже почти со взрослую крысу, но такая же худющая. Как бы объяснить ей искать такие грелки по городу? Дам на денек Бабке с тем же заданием – посмотрим, что получится. Я теперь мастер дрессировки: Эсмеральда затанцевала, и футболисты заработали наконец-то всей командой. Только с Бабкой прогресса нет.
Вчера замерзла моя канализация, и меня затопило. Если вспоминать об этом из теплого спальника, получается ржачно, если вспоминать как есть – не очень. Выливаю я такая свой утренний салатный лоток в трубу… И он возвращается мне сполна, прямо на руку. Щупаю трубу, сколько достаю – лед. Хорошая вещь – пластик, другая бы лопнула. Пришлось просить Бабку разжечь костерчик с фасадной стороны, чтобы хоть чуть прогреть землю и фундамент. Она забегала, как будто всю жизнь этим занималась, а потом до ночи и еще полночи поджаривала хлеб на костре себе и нам с крысами. Пупсик оценил, он вообще любит все жареное. Думаю, в прошлой жизни он был толстым поваром, но слишком много травил крыс для чистоты на кухне, вот и стал крысой. Остальные так: хлеб, значит, хлеб, ну и ладно.
Труба оттаяла, но зима будет длинной, так что, чувствую, сегодня Бабке опять жечь костер. И завтра. И после. А как иначе?
* * *
Бабка явилась уже с дровами и молча принялась их укладывать.
– А «здрасьте»? – Я еще не оставила попыток ее дрессировать, хотя из всех моих крыс она самая неспособная. – А «как спалось, Ленчик»? А «не позвать ли мне сегодня кого-нибудь на помощь для разнообразия, а то зима, холодно, ты тут, пожалуй, замерзнешь насмерть»?
– Не замерзнешь, – буркнула Бабка и разожгла костер. Вот так всегда. Из всех на свете животных человек – самое безнадежное. Ну, во всяком случае, моя Бабка.
Дрова затрещали, и хоть я еще не чувствовала тепла, знала, что стена скоро прогреется и я буду как на печке. Кстати, о камнях: тот кусок бетона, что я смахнула осенью, стал легче на два кусочка: один величиной с ладонь, другой и того меньше. Когда мне особенно лень его долбить, я спрашиваю себя: смирилась ли я? Готова ли я провести остаток дней здесь, под землей с Бабкой и крысами? С крысами – пожалуй, но не с Бабкой. Тогда я беру арматуру и начинаю стучать. Дело идет очень медленно, и хочется бросить. На руках мозоли как у раба. Но, похоже, я действительно еще не готова сдаться. Успею еще.
Арматура вызывающе впивалась в ногу, кусок бетона торчал надо мной могильным камнем. Раз Бабка не в настроении, я, пожалуй, постучу.
Я взяла арматуру и стала стучать. Крысы разбежались, они терпеть не могут этот звук. Бабка ворошила в костре, запахло чем-то мясным.
– Убили кого? – спрашиваю.
– Свинью. И не я. Тебе нужно как следует есть, а то замерзнешь. Крысы много ли принесут!
– Не обижайте крыс!
– А меня, значит, можно? Ни «как здоровье, бабушка?», ни «спасибо, бабушка».
– Спасибо, бабушка, что держите меня здесь пару месяцев и не дали подохнуть. Гораздо проще было бы пойти и позвать на помощь.
– Рано еще.
– Что?!
– Газету на! Потом постучишь.
И я взяла газету. А о чем тут спорить? В конце концов, она приносит мне воду и грелки, не дает замерзнуть и вот это вот все. Хотя, конечно, сволочь. Могла бы и на помощь позвать. Я придумала одну штуку и быстро, пока Бабка просовывала газету (Глиста принесла без напоминаний, умница моя), выдернула из блокнота листочек, написала несколько слов, сложила и отдала Глисте. Та выскочила обратно к Бабке и сунула бумажку ей в карман. Лучше всего было бы прилепить к спине на жвачку или пришить вот такой плакат «Помогите, я в развалинах театра!», но такие сложные трюки мы с Глистой пока не осилим.
