Меня подмывало прямо сейчас сорваться с места и помчаться туда, проверить, не наделала ли непоправимых шалостей моя «невинная жертва». Но это было бы грубой ошибкой. Намеренно замедляясь, я привёл себя в порядок, переоделся. Стараясь выглядеть по-привычному нерасторопным и безэмоциональным, тоже плеснул себе кофе. Посмотрел на пару облачков на внезапно сегодня иссиня-пронзительном небе.
И тут в комнату вошёл Зубр. Лицо его было хмурым. Он мгновенно двинул ко мне.
— Так, Сергей, говори, точно ли ты закопал эту девчонку и где?
Разговоры затихли.
— Так точно. В Кумженской роще. Могу показать, где, — ответил я, нахмурившись.
— У нас проблема, — заявил Зубр. — Наша свидетельница — восходящая звезда местного театра. Балерина. Евгения, мать её, Берсенева!
— Больше нет, — ответил я ровно, а моё сердце сжалось.
Откуда он узнал её имя?
⁂
— Так быстро не могли подать в розыск. Ранее трёх суток заявления о пропаже полиция не примет, — встрял в разговор Чёрный.
Его так прозвали, потому что ходит он исключительно в чёрном, при том что сам отменно рыжий, с медными коротко остриженными завитками, апельсиновыми бровями и веснушками даже на кистях рук. Он немного похож на льва без гривы: мордой, повадками и молниеносной реакцией. Некрасивый, но обаятельный. Короткий нос, красноватые веки, словно от вечного недосыпа, нижняя челюсть чуть вытянута. Благодаря глубоким носогубным морщинам можно подумать, что Чёрный похож на Высоцкого, но приглядишься и поймёшь, что это не так. Тот — вечный Гамлет, этот корыстен до мозга костей.
— Бучу подняли активисты из группы «Лиза Алерт». Особо заботливые коллеги по театру и тётка, с которой жила Берсенева, — заявил Зубр. — Забили тревогу. По соцсетям разнеслось уже. Я проверил фотогалерею театра — действительно она.
— Нам-то какая разница? Пусть ищут, — невозмутимо ответил я. — Девчонка из земли не встанет. Покоится с миром и не отсвечивает.
Все прочие мысли, сумбуром нахлынувшие с такими вестями, пришлось отмести в тёмный угол. Я «закопал» её, и точка.
— Да, шеф, — согласился Чёрный. — Пока будет открыт официальный розыск, мы уже отчалим. И «Кролик» будет подан на рагу.
— Кстати, о соцсетях, — ехидно оскалился Эдик. — Зубр, полюбуйся, как когтит нашего спецназовца тёлка в шубе.
— Ну-ка. — Зубр взял в руки планшет, просмотрел короткий ролик, потом усмехнулся и взглянул на меня уже не как зондер-командер на руссиш-партизанен.
Пронесло. Я изобразил на лице досаду.
— Чем и не люблю Ростов. То понты, то неадекваты на каждом шагу. Одно хорошо — тютина, но сейчас не лето.
— Чего? — скривился Эдик. — Шо ещё за «тютя»?
— Ягода такая, шелковица по-другому. Очень сладкая, хоть и мажется чёрным соком. Мы с пацанами залезали по детству на крышу и прямо лежа объедали ветки. — И я посмотрел на Зубра всё с той же досадой. — Мне жаль, что помял Крузер, шеф.
— Смотреть надо было. С тебя вычту. И зеркало за свой счёт поставишь.
Я кивнул с повинной головой. А Зубр добавил, предваряя все вопросы.
— Сегодня команда «вольно». Эд и Дрон дежурят. Остальные до вечера могут расслабиться. Сработали вчера нормально. Ты, Сергей, отправляйся рихтовать машину. На трассе помятую остановят скорее.
Я козырнул в ответ.
Чёрный повёл носом, словно кот, учуявший рыбу, и сунул руки в карманы брюк.
— Шеф, может, стоит двинуть в сторону границы? Пока не поднялся сыр-бор.
Зубр посмотрел на него исподлобья и отрезал:
— На границе без подготовленного коридора ты танцы с бубном плясать собрался? Или песни петь, чтобы таможенники не скучали?
— Я чувствую, что лучше из города уехать. Перехода можно дождаться и в деревне поближе.
— Только если «Кролика Роджера» усыпить, — хмыкнул Эдик.
— В маленьком населённом пункте мы будем заметнее. Как на ладони, — сказал я.
— Именно, — одобрительно глянул на меня Зубр и рыкнул на остальных: — И вообще я не выставлял вопрос на голосование. Когда скажу, тогда и поедем.
Сверкнув недовольством из-под оранжевых бровей, Миха Чёрный вышел из комнаты. Нет, без истерик, медленно, почти грациозно, с достоинством, если так можно сказать об убийце.
Через несколько минут я застал его на залитом солнцем дворе возле моего автомобиля.
— Подбрось меня.
— Я только в автосервис.
— И ладно. Дальше я на такси.
— Садись, — кивнул я.
⁂
Без бокового зеркала ехать было неудобно. Трасса на подъезде к городу с дачного посёлка была забита большегрузами. Те явно считали себя жуками и пытались протиснуться в несуществующие «карманы».
— Что ж, с боевым крещением! — вдруг отвлёкся от телефона Чёрный и посмотрел на меня с любопытством.
— Ты о чём?
— Зубр повязал тебя мокрым делом.
Я невозмутимо пожал плечами.
— Ничего не боишься? — усмехнулся по-кошачьи Чёрный.
— Не с нашей работой задавать такие вопросы. Мне не впервой.
— И часто ты убивал? — продолжал допытываться тот. — Спрашиваю потому, что у некоторых наступает ломка. А мы с тобой в одной лодке.
Я на секунду отвлёкся от дороги, глянул на пассажира. Солнце превратило его медные волосы в золотые, и тот стал похож на демона, маскирующегося под ангела в дешёвой комедии. Я вернулся взглядом к дороге и ответил:
— Я был в горячих точках. Ты сам не служил?
— Нет. У меня другая история.
— Страшно только сначала. Потом привыкаешь и включаешься в режим робота. Как в стрелялке: двигающиеся мишени, автомат в руке. Всё просто: или ты, или тебя.
— И почему ушёл?
— Не люблю, когда из меня делают дурака. Боевые за участие в военных действиях пришлось требовать через суд. Думаешь, выплатили?
— Сам скажи.
— Нет.
Мой внедорожник медленно прополз мимо голых тополей к кругу с большими каменным буквами «Ростов-на-Дону».
— Сочувствую, — почти искренне сказал Чёрный.
— Поубивал бы уродов, — зло проворчал я. — И больше я побираться не собираюсь.
— Правильные выводы. Кстати, что делаешь с деньгами?
— Откладываю.
— Молодец. Ты в курсе, что Эдик просерает всё до последнего гроша на тачки, тёлок и шмотки?
— Его бабки, пусть тратит, — не повёлся я на провокацию.
— А что ты думаешь об инвестициях? — с далеко идущим вступлением проговорил Чёрный.
И получив мой интерес, он распустил хвост, как лис на снегу, и начал втирать про биржи, акции, проценты и прочую финансовую лабуду, не догадываясь, что внутри меня уже всё клокотало нетерпением. У этого чувства, покалывающего в мышцах, как перед стартом на беговой дорожке, было одно название «Женя».
