Левая бровь Дорохина изогнулась изумлённо:
— Настолько?
— Да, я репетировала. И записывала всё, что делаю. Просматривала, как получается. Так что да, я уверена!
Волнение мурашками по спине не в счёт, это как перед выходом на сцену и в открытый космос.
Главный присвистнул и протянул ко мне ладонь.
— Запись есть?
Я принялась копаться в сумке в поисках флэшки, но, увы, не обнаружила.
— Простите. К сожалению, запись осталась у похитителя.
Дорохов убрал руку и посмотрел на меня испытующе:
— То есть он тебя записывал? Quelle malaise
[16]! И ты хочешь сказать, что ничего не было?
Я смутилась так, что даже закашлялась.
— Нет, не он. Там просто была хорошая аппаратура… Я сама…
— Хм, конечно, — чуть склонил голову Дорохов и засунул руки в карманы, опираясь бёдрами о край стола в своей любимой позе. — Аппаратура. А скажи-ка, Евгения, ты на самом деле не интересуешься политикой?
— Нет, зачем?
— Тех, кто стоит у руля, лучше знать. Разве ты это не понимаешь?
— Возможно. Но мне не интересно.
— А вот это глупо, Женя. Будь то провинция или столица артисты балета, тем более примы и корифеи — это те, кого приглашают на рауты в высшее общество. В посольства и на приёмы. Постепенно появляются поклонники, покровители, меценаты…
— Да? — я закусила губу, снова чувствуя в воздухе неловкие намёки.
И тем ещё больше удивила Дорохова, интерес в глазах стал отчётливым.
— Помилуй Бог, ты в самом деле настолько невинна и наивна, что не думала об этом?
Я покраснела.
— Не думала. Я просто хочу танцевать.
— Занятно. Неужели ты девственница?
Я поперхнулась и, наверное, стала пунцовой.
— Нет… Но я правда не думала.
— Ну тогда слушай: бесплатный вводный курс, — заметил он. — Ты балерина — и это само по себе ценность, это статус. Конечно, пока ты в театре, пока на сцене. Надо помнить об этом. Для толстосумов и партократов присутствие нас, представителей утончённого мира искусства, — это как признак хорошего тона хозяев, принадлежность их к аристократии, если хочешь. Классика! Мы для них — носители того уровня культуры, которого у них никогда не было и будет, а так же неизбежный показатель их тонкого вкуса, как дорогой коньяк, лучшие духи, изысканный антиквариат или томик Толстого в кожаном переплёте, которого они не читали.
— В самом деле? — Я удивлённо взглянула на Дорохова.
Тень от лампы падала так, что лицо главного показалось маской. Очень красивой, обрамлённой гривой волнистых волос, и тем не менее, не живой. Я вновь подумала о Серёже.
— Да, дорогая, — ответил Дорохов. — Артист должен нарабатывать «баллы» популярности и нужный круг. Иначе окажешься где-нибудь… здесь.
Он обвёл взглядом кабинет, и я вслед за ним. Воздух небольшого пространства был напоен ароматами дуба и коньяка, швейцарского шоколада и пралине из затейливой коробки на столе, мужского японского парфюма и… Мраморная охотничья собака, лежащая изгибом вокруг позолоченной чернильницы на постаменте, выбивалась из прочего интерьера.
— Вы пишете чернилами? — спросила я, желая вернуть разговор в любое другое русло.
— Нет, это подарок, — ответил Дорохов. — У умных артистов подарков бывает много. Ты производишь впечатление умненькой девочки, несмотря на наивность.
— Спасибо, — я опустила ресницы, мне опять стало неловко, будто подтекст его слов вместе со взглядом скользнул, как сквозняк, мне по юбку. Я сжала колени и одёрнула кисейный подол репетиционного наряда. — Простите, я так долго отвлекаю вас от дел. Мне всё же не стоит злоупотреблять вашим временем…
— Сиди, там экскурсия. Артистам и публике лучше не сталкиваться, тем более в наших обстоятельствах. Итак, ты уверена, Женя, в своих способностях?
— Да.
— Я устрою тебе просмотр. Завтра. Или послезавтра. Один выходной всё же рекомендую взять.
— Хорошо, спасибо. А что за экскурсия? Школьники?
— Журналисты, принесла нелёгкая. С твоей пропажей они ходят тут, как по Бесарабии цыгане дружною толпою, — причмокнул губами Дорохов и посмотрел на дорогие часы в золотой оправе, сверкнувшие сапфиром под лампой. — Но нам ещё не пора выходить в люди.
— Нам?
— Да, распоряжение свыше. Олег Сергеевич открестился и велел разбираться мне. С некоторых пор я предпочитаю слушать то, что велят силовые структуры. Научен. По твоему поводу звонил некий московский функционер из федеральной безопасности, Константин Тихомиров. Вы с ним в каких отношениях? Знакомый?
— Нет, — растерянно мотнула я головой. — Первый раз слышу это имя.
— Какая ты загадочная, Евгения Берсенева! Офицеры ФСБ звонят по твоему поводу, бандиты не убивают, беглые миллиардеры называют своей любовницей! Без году неделя в театре, и уже все журналисты города знают твоё имя, а у тебя на всё один простой ответ: «Я не знаю». В тебе определённо что-то есть!
— Но ведь я действительно не знаю! — воскликнула я. — Это лишь стечение обстоятельств! Может быть, этот Тихомиров — следователь?
— Ну-ну, может быть, — усмехнулся Дорохов. — Впрочем, имей в виду: такие связи тоже полезны балеринам. Сама Майя Плисецкая пробивала себе роли через хорошего знакомца в КГБ, когда руководство Большого было против. Послушай, милая, а ты часом не собираешься последовать её примеру?
Я даже не сразу нашлась, что сказать. Молчала, хлопая ресницами, и смотрела на злого гения. Потом всё же произнесла:
— Мне приятно, что вы сравниваете меня с великой Плисецкой, но, боюсь, вы что-то поняли превратно.
— Ну что ж, это хорошо. Поступай умно, докажи, что ты готовая артистка. И если на просмотре не опростоволосишься, считай, что тебе повезло: роль будет твоей.
— Правда?! — я не поверила своим ушам.
— Всё покажет результат просмотра. Твоё упорство мне уже нравится.
Дорохов потёр длинные пальцы, думая о чём-то своём, затем взглянул на часы и прошёл к двери.
— Я покину тебя ненадолго. Мне надо позвонить. Будь хорошей девочкой.
Звук проворачиваемого в замочной скважине ключа снаружи меня добил.
О нет, я опять заперта! Да что же это такое?!
Взгляд упал на два стационарных телефона на столе главного. Этого видимо, для звонков не достаточно? И тут в голову снова пришла мысль о Серёже, о том, что я не знаю его телефона, а он не спрашивал моего.
Боже, а каким образом мы встретимся? А мы вообще встретимся?!
