Снова радостными, праздничными аккордами Чайковский взорвал тишину зала. Со звоном медных тарелок, барабанами, струнным оркестром в народной теме до тех пор, пока не спела протяжно труба, и аккорды прервались.
Уже в образе, смешанном с бурей настоящих чувств, я взглянула на Колю Хвыленко и замерла, представив и практически увидев в нём Серёжу. Скрипки вкрадчивые, осторожные, будто предупреждали меня о чём-то. Мои шаги навстречу мужчине, которого я совсем не знаю, были такими же… На пальцах. К нему, от него — и хочется, и страшно.
Коля следил за мной и отступал, изображая поражённого встречей молодого купца. А меня-Снегурочку неумолимо влекло к нему. Было боязно и нестерпимо желанно — познать, кто он, этот мужчина, который так всколыхнул душу. Не выяснить — невозможно!
Шаг к нему, ближе, ближе, дотронулась до сердца и отпрянула… Мизгирь околдован, он весь только мой, взгляд, внимание, но он ещё не осознал, что влюблён без памяти. Однако больше никого на свете для него не существует: ни Купав, ни Любав. И вот я смелею: кладу руки Мизгиря себе на талию. Они горячие — почти как у Серёжи. Он робеет, придерживает меня лишь одной, покачивая на ней, вытягивая, сгибая в локте. Вся мелодия вокруг и мои движения похожи на колыбельную, напетую, чтобы прошлое забылось и сознание уснуло. Я, как царь-птица, совсем чужая, непонятная, красивая, взмахиваю руками и склоняюсь до полу.
Он подчиняется. Я становлюсь ещё смелее: прошу жестом поднять меня. Мизгирь не может отказать и поднимает меня, трепещущую, на вытянутых руках над своей головой. И снова крепнет в душе ощущение, что это Серёжа, что я сейчас скользну вниз по его плечу, он притянет меня к себе и поцелует. Но со мной лишь Коля, партнёр. Тоже русый, тоже высокий.
Хотя, кажется, и Коля чувствует волны трепета, проносящиеся во мне и закручивающиеся в бёдрах энергией, адресованной не ему… Совсем не ему.
Как зачарованный под тонкую, разрывающую сердце лиричностью мелодию, Коля-Мизгирь пытается уйти, но не может оторвать взгляд. А я думаю о Серёже, эмоции на пределе, они струятся ко мне извне и изнутри, сами движут мной, выученные движения уже не нужно контролировать. И Снегурочку не остановить. Она приближается в порыве, в жажде ласки и нового чувства. Я кладу голову партнёру на грудь. Да, я не склоню ему на плечо, не достаю. Но я чувствую его тепло и ту… любовь. Словно рядом Серёжа.
И снова поддержка — ещё выше, а затем головой вниз. Аккуратная, трепетная, будто я на самом деле статуэтка из льда. Под чувственную флейту и крадущиеся скрипки Мизгирь качает меня на руках, как маленькую, и потом нехотя усаживает на пол. А мне хочется-хочется показать ему что-то из моей сказки, ведь мы — существа из разных миров, и я рассыпаю ладонями снег, подбрасываю его вверх. Мизгирь не выдерживает переполнившей его нежности и на виду у всех гладит меня по щеке. Впрочем, тут же убирает руку. А я пытаюсь ладонью сохранить след такого долгожданного тепла. Но где же он? Уже нет рядом.
Как это про нас! От Чайковского рвётся душа…
Я не знаю, где он и кто! Я не знаю, где заканчиваюсь я и начинается образ. Мы едины. Снегурочка замирает. По моей щеке невольно сбегает слеза.
Музыка прервалась. Четыре минуты длилась сцена, а будто все эти дни пережиты заново: сложные, тёплые, полные загадок, но теперь — в танце.
Из глубины зала раздались аплодисменты. Я очнулась: Римма Евгеньевна хлопала, стоя… И Дорохов. Я подняла глаза и вздрогнула: в дверном проёме показалась мощная фигура мужчины. Серёжа?!
Глава 28
Терминатор
Я хотел проследить, что Кролика Роджера вернули во дворец, к жене и тапочкам, я хотел убедиться, что журналисты сработают, как часы, я планировал рвануть к Жене…, и в результате где-то лежал. Или ехал. Сознание включалось и отключалось мазками. Чужие голоса рядом бормотали:
— Контузионное заброневое ранение. Подозрение на мышечное кровотечение и перелом рёбер. Есть крепитация. Гематома. Флотации нет. Константин, Константин, вы нас слышите? Скажите, как вы себя чувствуете?
— Хреново, — с сипом выдал я, и всё снова поплыло.
— Сколько вам лет?
— Государственная тайна…
— Шутит, значит, всё нормально. Да, Константин, Костя?
— Жить будем… — качаясь, как в колыбели, ответил я и улетел куда-то от невозможности вдохнуть.
Очнулся, когда кто-то полез в карман моих брюк. «Там телефон Зубра!» — мелькнуло в голове, и я схватил чью-то руку, чуть не задохнувшись от боли.
— Спокойно, спокойно, Константин, мы просто положим ваш телефон рядом, чтобы не выпал, — ласково сказал женский голос.
— Нет. — Я раскрыл глаза, увидел луноликую медсестру в форменной куртке. — Мне надо позвонить.
— Всё подождёт, Константин, у вас шок.
— У меня не шок. У меня работа, — выдал я.
— Отпустите, мне больно.
— Простите, — я выпустил женскую руку. Без телефона. Я проследил. Достал из другого кармана рабочий смартфон и попытался найти контакт Зорина.
Через боль и невозможность дышать в ответ на привычное, резкое «Да, слушаю» я прожевал и выплюнул слова, как сумел:
— Цель у меня. Все арестованы. Объект у СОБРа. Вам лучше быть здесь.
— Сергей! Что ты говоришь? Что случилось?!
У меня опять всё поплыло перед глазами, я глянул на туманную медсестру, а может, врача, включил на громкую связь и спросил:
— Меня куда?
— Госпиталь Росгвардии, — ответила она, хлопая накладными ресницами.
«А хорошо приклеены, не отваливаются…» — подумал я и снова куда-то провалился вместе с чувством досады и незаконченного дела.
⁂
Во рту сушь и мерзость. Стоп! А когда я надрался? И с кем?
Даже не открывая глаз, я понял, что как-то не очень одет. Вместо брюк и свитера с рубашкой хрень больничная. Воняет спиртом и лекарствами. Ненавижу этот запах! Я потянулся встать, как обычно с рывка, и чуть не задохнулся, словно лёгкие свернулись в дулю, которую мне и показали. Чёрт!
Кровати в госпитали явно не предназначались для таких, как я. Пятки упирались в изножие. Упс, а где мои носки? А телефоны?! Меня прошиб холодный пот от беспокойства и боли, но я тут же услышал знакомый голос Зорина:
— Спокойно, спокойно, Костя. Не дёргайся. Додёргался уже.
— Егор Максимыч? — удивился я, увидев выплывающего откуда-то от окна полковника. — Сколько я был в блэкауте?
— Без сознания? Мне хватило, чтобы прилететь. Но операция прошла хорошо.
— Зачем операция? Я же в бронике был…
— Ну спроси этих хирургов, зачем они осколки ребра обратно собирали. Пусть бы так мотылялись, да?
Я моргнул, облизнул сухие губы. Зорин в белом халате поверх пиджака наклонился. Хм, а он изменился за этот год. И без того сухощавый, он, будто курага на солнце, подскукожился слегка лицом, хотя плечи всё такие же широкие. Ну, работа нервная… Он протянул мне столовую ложку с водой. Не задумываясь, я жадно выпил.
