А пока наследовавшая Пилсудскому военная хунта самоуверенно вела большую дипломатическую игру и на западе, и на востоке. Один из ключевых деятелей хунты Юзеф Бек выдвинул планы «Третьей Европы»: он хотел создать нейтральный блок стран от Балтийского моря до Геллеспонта под польским, разумеется, руководством. Расчеты строились на надежде «не только на безоговорочное включение Данцига в состав польского государства, но на гораздо большее – на всю восточную Пруссию, Силезию, более того – и на Померанию… нашу Померанию» (52). Немцы и лично Гитлер внимательно следили за этими маневрами и готовили свои меры противодействия.
Никто не знал точного количества немцев, оставшихся после версальских переделов проживать в Польше, а потому цифры разнятся от 750 000 до 1 000 000 человек. Польскими властями на них все время оказывалось сильное давление, вызывавшее постоянное напряжение во взаимоотношениях двух стран. Фон Папен: «Мы предложили правительству в Варшаве подписать специальное соглашение об уважении прав этнических меньшинств. Они отказались. Наконец, в ноябре 1937 года было решено, что оба правительства издадут сходные декларации по правам этнических меньшинств, о чем было заявлено в торжественной обстановке. Однако в результате ничего не изменилось» (53).
Постепенно сопротивление этнических немцев начало принимать организованные формы. Летом 1936 года в Катовице 119 местных немцев попали на скамью подсудимых за создание секретной организации. Им предъявили обвинение в том, что они сотрудничают со спецслужбами Третьего рейха, подготавливая восстание в Верхней Силезии. 99 обвиняемых признали виновными. Шестью месяцами позже 42 участника другой тайной немецкой молодежной организации были приговорены к длительным срокам тюремного заключения. Летом 1937 года та же участь постигла еще 48 юношей и девушек.
Отношения сознательно обострялись обеими сторонами, и уже 24 февраля 1939 года в германское посольство в Варшаве полетели камни. Нацистская пропаганда настойчиво рассказывала своим слушателям и читателям об убитых поляками немецких младенцах и беременных женщинах, и, в конце концов, накопившееся в немецком обществе негодование дало Гитлеру желанный общественный консенсус и повод к насильственному вторжению в Польшу 1 сентября 1939 года, хотя подготовка к нему велась заранее.
Весной 1939 года в отношениях между Германией и СССР наметился важный поворот. В своей речи в рейхстаге 28 апреля Гитлер старательно избегал традиционных нападок на Советский Союз. Далее, после провала попыток договориться с западными союзниками о действиях против Гитлера, раздела Чехословакии и падения Испанской республики, ушел в отставку министр иностранных дел Советского Союза еврей по происхождению Литвинов и его сменил Молотов. Что также не осталось незамеченным в Берлине. 13 мая 1939 года в корреспонденции из Москвы германская газета «Националь-цайтунг» опубликовала статью «Литвинов-Финкельштейн и Молотов»: «Фанатичный антифашизм сильно помутил взгляды еврея Финкельштейна на действительность. Несомненно, что его готовность к слишком крепкой связи с интересами демократии привела его к роковому для него конфликту с Кремлем» (54). С этого момента германское правительство перестало называть свою политику антибольшевистской и обратило всю свою брань в адрес «плутоде-мократий», опираясь и на примеры трагического для Германии поражения в Первой мировой войне и последовавшего за ним многолетнего позора Версальского договора. «Доктор Геббельс со своим аппаратом пропаганды по-своему излагает события. Послушать их, так можно подумать, что это Бельгия вторглась в Германию. Жили себе мирные пруссаки, собирая свои урожаи, как вдруг злая Бельгия, по наущению Англии и евреев, напала на них… После четырех лет войны на суше и на море, когда Германия уже должна была одержать решительную победу, евреи снова набросились на немцев, но уже с тыла» (55).
И через те же газеты нацистские пропагандисты заверяли Советы, что германское «жизненное пространство» не распространяется на русскую территорию. Сигналы шли и по другим каналам. Уорд Прайд (симпатизировавший нацистам корреспондент лондонской «Дейли Мейл») писал: «Хочу добавить от себя лично, что, хотя господин Гитлер в «Моей борьбе», написанной десять лет назад, рекомендовал Германии захватить земли России в качестве дома для будущих переселенцев, падение рождаемости в Германии сделало необходимость в увеличении территории не столь актуальной» (56). Завалы на пути к совместным договоренностям быстро расчищались.
Тем временем, инцидент в вольном городе Данциг, во время которого был убит один штурмовик, дал новую пищу антипольской агитации. Польское правительство реагировало на трудности в отношениях с этническими немцами с нарастающей непримиримостью, несдержанностью и настойчиво говорило с рейхом ледяным тоном возмущенной великой державы. В частности, поляки ужесточили инструкции для пропуска товаров на данцигской таможне. Между тем, наблюдатели отмечали, что Данциг полностью находился под контролем местных нацистов и «создать «квазиреволюционную» ситуацию там будет нетрудно» (57). Гитлер положил палец на спусковой курок.
В середине августа поляки провели аресты сотен этнических немцев. На немецкие издательства и их органы печати наложили запрет. 24 августа восьмерых немцев, арестованных в Верхней Силезии, застрелили по пути в тюрьму
[47]. Одновременно в разговоре с мирным посредником Биргером Далерусом один польский дипломат заявил: «Если начнется война между Германией и Польшей, то в Германии вспыхнет революция и польские войска маршем войдут в Берлин» (58).
Чем тревожней становились известия о достижении германосоветского взаимопонимания, тем нервознее Запад нажимал на Варшаву, требуя от нее уступчивости в вопросе принятия возможной военной помощи от Советского Союза в случае агрессии Германии. Однако 19 августа Бек заявил – Польша не может даже допустить «дискуссию о том, чтобы какая-то часть нашей территории использовалась иностранными войсками. Для нас это вопрос принципа. У нас нет военного соглашения с СССР, и мы не хотим его иметь». Послу Франции польский маршал Рыдз-Смиглы сказал: «С немцами мы утратим нашу свободу. С русскими мы утратим нашу душу» (59). Сегодня я думаю: может, надо было оставить польских ура-патриотов навсегда при этом гордом мнении и не тратить в 1944 году на них сотни тысяч бесценных жизней наших солдат?.. Чего не скажешь в полемическом задоре.
«Поляки проявили непостижимую глупость. 18 августа, после первой англо-французской попытки открыть полякам глаза, министр иностранных дел Польши заявил французскому послу Леону Ноэлю, что «русские не заслуживают внимания с военной точки зрения», а генерал Стахевич, начальник польского главного штаба, поддержал его, заметив, что Польша не получит «никаких выгод от того, что Красная армия будет действовать на ее территории». Утром 20 августа польский начальник главного штаба сообщил британскому военному атташе, что «согласия на допуск в Польшу советских войск не будет». Вечером того же дня Бек официально отклонил англо-французскую просьбу» (60). На фоне всеобщей озабоченности информационная политика рейха выглядела как образец стойкой строгости и невинности. «Завтрашняя "Фёлькишер беобахтер" призывает людей к сдержанности: "Фюрер все еще требует проявить терпение, потому что хочет использовать последние возможности для выхода из кризиса. Это означает бескровное выполнение требований Германии"» (61).
