Реальные военные победы, сопровождаемые фанфарами чрезвычайных сообщений, все же пробудили шовинистический угар у значительной части немецкого народа. Того самого народа, который еще недавно войны не хотел и осуждал за нее своего лидера. Информаторы сообщали о жесткой позиции немецкой общественности в отношении условий мира с Францией. Большинство считало, что Франция должна безоговорочно вернуть немецкие колонии, потерянные рейхом после Первой мировой войны, передать Германии весь флот и, разумеется, вернуть аннексированную ранее провинцию Эльзас. С другой стороны, в более поздней сводке состояния общественного мнения СД обращало внимание на восторг большинства граждан рейха от «рыцарского» поведения германской делегации на немецко-французских переговорах об условиях перемирия (19). Это вполне соответствовало представлениям немцев о себе как о строгих, но справедливых солдатах и цивилизованных европейцах.
Но тот факт, что победы над европейскими государствами одерживались с поразительной легкостью, производил парадоксальное воздействие на обывателя: ему казалось, что война – не более чем прогулка, и солдаты на фронте живут припеваючи, в то время, как мирное население в тылу необоснованно терпит лишения (а лишения всегда вызывают общественное раздражение). Чуткий к настроениям народа Геббельс тут же отдает приказ своим агентам успокаивать рабочих обещаниями: дескать, после войны Гитлер намерен построить 6 миллионов домов, где поселятся рабочие, и прекрасные гостиницы, где они смогут отдыхать во время отпуска, существенно повысит заработную плату и т. д.
Но уж кто-кто, а министр пропаганды точно знал, что война еще только начинается, поскольку Англия отклонила мирные предложения Германии. 11 мая 1940 года, то есть на другой день после того, как Черчилль возглавил военный кабинет, английская авиация атаковала город Фрейбург (в Бадене). Вскоре дошла очередь до Берлина и команда Геббельса без труда смогла направить общественное возмущение против англичан, изображая их трусливыми террористами, убивающими женщин и детей. «23 июля. Утром пресса стремительно начала кампанию, направленную на то, чтобы настроить народ на войну с Британией. Практически все газеты в Берлине вышли с одним и тем же заголовком: «Ответ Черчилля – трусливое убийство беззащитного населения! «» (20)
Геббельс изобрел термин «воздушный терроризм». Обывателю внушали, будто командование союзнических армий решило прибегнуть к безжалостным бомбардировкам с воздуха, ради уничтожения немецкого мирного населения, стремясь таким способом повергнуть всю Германию в ужас (что, откровенно говоря, было недалеко от истины).
Статьи самого министра пропаганды содержали страшные подробности бомбовой войны, но, как профессионал, он видел в воздушных налетах и положительную сторону: они вызывали в народе гнев и возмущение, благодаря им в людях крепла решимость продолжать войну. А чтобы решимость не пропала, пострадавшим от бомбежек социальные службы выдавали «налетный» кофе. «Так его прозвали. Это добавка, которую мы получаем в экстренных случаях, особенно после тяжелых бомбежек. Иногда выдают сахар, или шоколад, или по пачке сигарет» (21).
Немецкие хроникеры событий, оправдывая воздушное наступление на Англию, положившее начало тотальным бомбардировкам мирного населения, утверждали: «Лишь пятью месяцами позже, 4 сентября 1940-го, после того как многие другие города, в том числе и Берлин, восемь раз подверглись налетам, немецкая авиация предприняла ответный контрудар, совершив свой первый дневной налет на Лондон» (22). Хочется переспросить, а бомбежки немецкой авиацией Варшавы и Роттердама не считаются? Или там жили не мирные граждане? Впрочем, рядовые немцы о том не знали или не задумывались. Хотя понятие «не знали» вряд ли подходит – нацистская кинохроника переполнена кадрами пикирующих немецких бомбардировщиков. Просто оболваненный бюргер рассуждал по принципу украинского анекдота «а нас-то за что?». «Германская пресса без конца твердит о том, что атаки Люфтваффе на Англию – это «репрессалии». Публику уже просто тошнит от этого термина. По городу ходит шутка, что, покупая вечернюю газету за десять пфеннигов, простой берлинец говорит газетчику: «Дай-ка репрессалий на десять пфеннигов»» (23).
Впрочем, после проигранной немцами «битвы за Англию» шутки прекратились – разворачивалось массированное воздушное наступление союзников на города Германии. 10 мая 1942 года Уинстон Черчилль, говоря об уничтожении уже немецких городов, заявил: «Я прославляю как пример высшей военной и поэтической справедливости тот факт, что люди, которые развязали и обрушили на человечество все эти ужасы, теперь у себя дома, на собственной шкуре почувствуют сокрушительные удары справедливого возмездия» (24).
Правда, «сокрушительные удары справедливого возмездия» почему-то сначала не коснулись экономического потенциала Германии. Военное командование союзников объясняло подобную выборочность целей своеобразно: «Поскольку над Рурским индустриальным районом постоянно висит облако пыли и копоти, а навигационные приборы и радиолокационные установки того времени были несовершенными, все операции, проводившиеся союзниками во второй половине 1942 года, оказывались безуспешными» (25). Хотя лично мне почему-то кажется, что промышленное лобби атлантических партнеров стремилось любыми путями сохранить в целостности то, что приносило им доходы – собственность, куда вложены их немалые капиталы. А потому предприятия Порше на продолжении длительного времени почти беспрепятственно выпускали танки «Тигр», а фирма МАН – «Пантеры». Бренды производителей успешно пережили войну и сегодня продолжают пользоваться коммерческой привлекательностью.
Значительно безопасней истреблять рядовых обывателей. С ужасом внимали немцы ежедневным радиосводкам – «каждые две-три минуты по радиосети передавался отчет об обстановке в воздухе: «Авиационное соединение повернуло на юго-запад. Новая группа самолетов приближается с севера. Опасность налета на Дрезден сохраняется». 28–29 августа 1943 года союзники разрушили Гамбург. Тогда пожар вызвал сильнейшую тягу, которая срывала крыши, вырывала с корнем деревья, даже поднимала в воздух железнодорожные вагоны. От жара плавились стекло и мостовая. Заживо сгорели 50 тысяч человек, по большей части женщин и детей. Около миллиона жителей Гамбурга остались без крова. «В психологическом отношении разрушение Гамбурга стало для немцев таким же ударом, как поражение под Сталинградом. Однако, к изумлению союзников, моральный дух нации не был подорван, наоборот, совместная тяжелая работа и напряжение сил для сплочения страны делали больше, чем все пропагандистские усилия вместе взятые» (26). И упрямые англосаксы продолжили методичное разрушение Германии. В Касселе погибло 9 тысяч человек, в Гейльбронне – 7,5 тысяч, в Дармштадте – 5 тысяч человек. В Дрездене – от 60 до 100 тысяч за одну ночь (27).
Некоторые города были напрочь сметены бомбардировками, например Эммерих (91 % разрушений) или Юлих (97 %). 495 архитектурных памятников оказались совершенно уничтожены, а 620 повреждены настолько, что их восстановление признано абсолютно невозможным либо весьма сомнительным. Порою Геббельсу, который превратился в своего рода главного германского колумниста, ничего не оставалось делать, как просто искать в руинах некое поэтическое вдохновение: «Среди развалин и руин снова вьется дымок из печных труб, с любопытством высовывающих свои носы из дощатых сараюшек». Читателя просто тянет побывать в таком романтическом уголке. К концу войны общий объем развалин в поверженной Германии составил 400 миллионов кубометров. Наиболее грандиозные по площади разрушения зафиксированы в Берлине, Гамбурге, Кёльне, Дортмунде, Эссене, Франкфурте, Нюрнберге, Дюссельдорфе, Ганновере и Бремене.
