В 1933–1945 годах на территориях, находившихся под нацистским контролем, жило около 3 миллионов евреев, что, к слову сказать, дает возможность современным исследователям оспаривать официальную цифру жертв среди евреев – 6 миллионов человек. Но сейчас разговор не о количестве жертв – в любом случае они чудовищны. На востоке гитлеровцы окончательно отбросили маску цивилизованных людей и приступили к физическому истреблению всего еврейского народа. Были сформированы т. н. айнзатцгруппы, в которые отобрали 3 тысячи добровольцев, задачей которых стало убийство гражданского населения за линией фронта. Расчет также делался на привлечение местных кадров, вроде батальона из бывших военнослужащих польской армии украинской национальности, сформированного зимой 1940/41 годов. Этот батальон назвали «Нахтигаль» («Соловей»), поскольку он имел хор, сравнимый с лучшими, получившими международную известность казачьими хорами.
Первый акт трагедии разыгрался в захваченном в начале войны Львове. Вот как описывает приход немецких войск во Львов один из чудом уцелевших узников гетто Д. Кахане: «Когда советские войска оставляли Львов, в городе было три тюрьмы, забитые арестантами… Многих из них приговаривали к смертной казни, а трупы закапывали во дворе тюрьмы… Гестапо решило использовать то, что происходило в тюрьмах при советской власти, для своей пропаганды. Евреев заставили вскрывать могилы в тюрьмах в присутствии специально созданных комиссий… Началась бесовская игра. Немцы хватали евреев прямо на улицах и в домах и заставляли работать в тюрьмах… Украинцы и поляки охотно помогали немцам. В три или четыре дня операция была завершена. Каждое утро сгоняли около тысячи евреев, которых распределяли по трем тюрьмам. Одним приказывали разбивать бетон и выкапывать тела, а других заводили во внутренний тюремный двор и расстреливали» (28). Убивали не только евреев. В воспоминаниях министра иностранных дел союзной немцам Словакии о львовской резне говорилось: «Группы украинских националистов врывались в квартиры 36 ученых с мировым именем: педагогов, ректоров, геологов, хирургов, между ними профессора математики, бывшего председателя польского правительства Казимира Бартеля, писателя и академика Бой-Желенского. Их привели в свой штаб, где зверски мучили, а ночью вывезли за город в Вулецкий парк, заставили себе вырыть общую могилу, а затем их расстреляли». И там же: «Местному фотографу носили проявлять фотопленки, на которых было запечатлено позирование возле убитых, застреленных, повешенных и замученных» (29). Откровенно говоря, я не слышал, чтобы кто-нибудь из преступников, устроивших львовский погром, покаялся, а современная украинская историческая наука его замалчивает из-за слишком явного участия в нем формирований украинских националистов.
Вскоре те же «национальные кадры» отличились в Киеве при расстрелах во всемирно известном сегодня Бабьем Яру. По правде говоря, убийства на том скорбном месте начались еще до 29 сентября (официальной даты скорби по жертвам Бабьего Яра), и их первыми жертвами стали плененные офицеры и политработники Юго-Западного фронта. Казни осуществлял состоявший из националистов-оуновцев Буковинский курень под командованием Петра Войновского, а вояки куреня позднее составили элиту командных кадров УПА. Позже, когда началось уничтожение еврейского населения Киева, им в помощь был придан Киевский курень Петра Захвалынского, ставшего вскоре комендантом киевской полиции. Позднее Буковинский и Киевский курени преобразованы в 115-й и 118-й шуцман-шафтбатальоны СС. 118-й батальон особенно «прославился» зверским уничтожением белорусской деревни Хатынь (30).
В целом по количеству наград СС киевская полиция лидировала среди аналогичных формирований на оккупированной территории. Мало было повода для гордости перед земляками у бывшего петлюровского министра Ивана Огиенко (он же – митрополит УАПЦ Илларион). «Люди злые, враждебно смотрят на нас, как когда-то, очевидно, смотрели киевляне на татар-завоевателей. Никакого уважения к нам. Всех приезжающих украинцев, то есть нас, называют фашистами, сообщниками Гитлера, хотя это, в известной мере, правда. Немцы действительно поручают нам, честно говоря, самые мерзкие дела» (31).
Несколько иначе, хотя и с тем же трагическим результатом, развивались события в Минском гетто. «В первое время немцы даже создавали видимость внимательного отношения к гетто. Снабжали гетто хлебом через управы. В гетто были созданы учреждения медицины, детские больницы и отпускали для больниц продукты. Работали здесь еврейские врачи. Для детей даже отпускали дополнительное питание» (32). В районе существовала специальная еврейская полиция (!), которая надзирала за порядком и периодически проводила облавы. Вырвавшийся из Минского гетто Рафаэль Моисеевич Бромберг оставил описание погрома 2 марта 1942 года: «…привезли евреев из гетто на машинах, держали сутки во дворе под навесом. Затем приказали снять с себя всю одежду и привели к краю вырытых ям. Выстроили в шеренгу 1-ю роту украинского батальона и приказали солдатам открыть огонь. После первой команды не было ни одного выстрела. Подали вторую команду «огонь» – раздалось 2–3 выстрела в воздух. После этого немцы отвели украинцев, привезли две бочки спирта и напоили их, затем вторично построили украинцев, за их спинами встали немецкие автоматчики. Тогда украинцы открыли огонь» (33).
Ужасная сцена, но все же в описании очевидца мы не наблюдаем того упоения кровью, что случилось в Львове. Не будем и мы мазать всех одним цветом – кто знает все обстоятельства жизни? Сложнее понять тех, кто, уже зная страшную истину (а на оккупированной территории правда о массовых казнях стала известна очень скоро), продолжал в псевдопатриотическом угаре свои преступные разглагольствования. Так, в брошюре В. Лужского «Еврейский вопрос», изданной в Смоленске в 1943 году, утверждалось: «Антисемитизм, т. е. ненависть к еврейству, противоядие против разлагающего влияния еврейства, живет инстинктивно в каждой здоровой арийской нации. Антисемитизм – явление не книжное, а глубоко народное – это самооборона народного духа против еврейского засилья. Сами евреи, и только они, повинны в том, что ариец питает к ним ненависть и презрение… Мы видим, что Провидение даст силы германскому народу в содружестве со всеми народами Европы уничтожить навсегда на земле кровавый еврейский кошмар и освободить мир от власти «золотого тельца», провозгласив единственной ценностью человечества – труд» (34).
Интересно, входил ли автор опуса Лужский (хотя, скорее всего, это псевдоним) в существовавший в то же время в Смоленске местный кружок культурно-нравственного просвещения? Кружок занимался религиозной пропагандой и даже добился разрешения зачитывать по радио доклады на религиозные темы. К марту 1943 года было проведено 9 таких радиодокладов, из них 4 на тему «Религиозные мотивы в русской поэзии», опубликовано 11 статей в газетах, организованы передвижные библиотеки религиозной литературы и т. д. В сентябре 1942 года кружок подготовил к выпуску и напечатал 30 000 молитвенников (35).
Вообще-то Геббельс не очень ратовал за религиозное возрождение на занятых территориях: «Я возражаю против применения церковной или царской пропаганды. Народы Советского Союза так далеки от церковной и царской России, что здесь вряд ли можно рассчитывать на успех» (36). Однако лучше знавший Россию Розенберг не разделял его мнения, и вскоре на захваченной немцами территории ключом забила церковная жизнь, чему имелись свои предпосылки.
