Кроме того, одним из способов доставки информации противнику стал пропагандистский обстрел. Солдаты не боялись пропагандистских обстрелов, так как звук летящего снаряда, начиненного листовками, отличался от боевого. Агитационные материалы в этих случаях были обращены к военнослужащим конкретной части. Подобные обстрелы нередко комбинировались с передачами через громкоговорители.
Но какой бы ни применялся способ, суть вопроса всегда оставалась одна – предложение сдаться в плен и спасти, таким образом, свою жизнь. В тексте на немецком и русском языках обещалось, что с теми, кто сдастся, будут «хорошо обращаться и их сразу вернут домой, как только закончится война». «Однако, – по свидетельству самих немцев, – эти пропуска не давали никаких преимуществ. На самом деле все пленные препровождались в ближайший лагерь для интернированных, где никому не было дела до того, были ли они дезертирами или сражались с нами до последнего. Некоторое количество дезертиров держали в лагере для обслуги. С ними обращались хорошо» (47). Все же прочие подвергались неописуемым мучениям. Одним из самых ярких проявлений звериного отношения к людям во время Второй мировой войны стала судьба миллионов обманутых пропагандой советских военнопленных. «Они были голодны, так почему бы не поесть жареной собачатины? Они просили нас жестами, имитируя лай «гав-гав» и выстрел «пиф-паф», убить для них собаку… Когда мы кидали им подстреленную собаку, разыгрывалась тошнотворная сцена. Вопя, как сумасшедшие, русские набрасывались на собаку и прямо руками раздирали ее на части, даже если она была еще жива. Внутренности они запихивали себе в карманы – нечто вроде неприкосновенного запаса. За бараками была большая вонючая куча отбросов, и, если нас не было поблизости, они копались в ней и ели, к примеру, гнилой лук» (48). Варварское отношение к пленным не было частным случаем. «Верховный главнокомандующий армией генерал-фельдмаршал Рундштедт приказал, чтобы в зоне боевых действий, «в целях сохранения немецкой крови, поиски мин и очистка минных полей производились русскими военнопленными. Это относится также и к германским минам» (49).
Советские люди знали о нечеловеческих условиях, в которых содержались их соотечественники, но даже их искреннее сочувствие нацистская пропаганда умудрялась использовать в своих интересах. Так, населению Краснодара немецкое командование заранее объявило, что несколько тысяч пленных бойцов Красной армии якобы будут этапированы через город и населению разрешается оказать им помощь продовольствием. «В связи с этим большое количество жителей города вышло навстречу, прихватив с собой подарки и продукты, но вместо советских военнопленных им навстречу были пущены автомашины с немецкими ранеными солдатами, причем тут же была произведена кино- и фотосъемка, которая по замыслу немецких провокаторов, должна иллюстрировать «встречу», якобы устроенную советскими гражданами немецким солдатам». (50)
Постепенно количество перебежчиков уменьшалось. Так в 1942 году немцы зафиксировали 79 769 перебежчиков, в 1943-м -26 108, а в 1944-м – уже 9207. Но даже эти вроде немногочисленные 9207 человек сбежали из советской армии в победном 1944 году и составляли 6,2 % от общего числа попавших в плен (51). По сути, за время войны геббельсовская пропаганда разоружила десяток советских дивизий.
Из пленных постепенно формировались кадры воинских формирований русских коллаборационистов. Для них даже издавалась особая печатная продукция – многочисленные брошюры, которые немецкая администрация изготавливала, специально маскируя их обложками и титулами, которые копировали издания Воениздата серии «Библиотечка красноармейца».
В поисках новых форм воздействия на умы менялось отношение нацистского режима и к русской духовной составляющей. 24-го и 25 октября 1943 года на совещаниях православных архиереев в Вене во время богослужений были сделаны записи на пластинку для немецкого радио, растиражированы фотографии самого совещания, а радио Вены передало в эфир интервью, взятые у некоторых архиереев.
После формирования армии Власова немецкие издания (такие, как газета вермахта «Сигнал»), желая показать, что существует «русская белая армия, воюющая с большевиками», на первых полосах печатают фотографии власовцев. В целом идет грандиозная переоценка России, к чему, под влиянием бесчисленных поражений, вынуждены прислушиваться нацистские руководители. «Власов подчеркивает, что большевизм ведет очень ловкую и опасную пропаганду. Пропаганда – вообще самая сильная сторона его политического воздействия. Этим следует, по его словам, также объяснить то, что большевистский режим особенно сильно нападает на немецкую пропаганду. Власов считает меня вторым после фюрера человеком, против которого направлена самая упорная и острая критика большевистской общественности» (52). Так чем же досаждала советская пропаганда лично Геббельсу?
Известный советский карикатурист Борис Ефимов вспоминал: «Особенно смешило фронтовиков то, что Геббельс изображался с длинным и мерзким хвостом. Еще до войны я вычитал, что в тесном кругу гитлеровской верхушки Геббельс носил прозвище Микки Маус, видимо, за свое сходство с мультипликационным персонажем. Такое употребление мне понравилось, и я стал изображать министра пропаганды в соответствующем виде». (53) Подобная продукция привлекала внимание и немецких солдат: «На листовках в карикатурном виде были изображены Гитлер, Геринг и Геббельс, причем художники были явно не лишены таланта. Во всяком случае, все у них вышло очень смешно. Когда мы показали эти карикатуры своим товарищам, те покатывались со смеху, но тут примчался один из офицеров и отобрал их у нас» (54).
С августа 1941 года в Москве выпускалась иллюстрированная газета на немецком языке «Фронт-иллюстрирте», предназначенная для военнослужащих вермахта. Немцы ее читали не без интереса – актуальные иллюстрации и короткие подписи под ними отвечали канонам пропаганды. Советские агитаторы настойчиво пытались убедить германских солдат в неправоте нападения на «родину рабочих и крестьян»: «Сегодня русские самолеты засыпали нас листовками. Читали почти все, даже офицеры. Советские листовки помогают понять, что именно происходит. Меня всегда поражала способность комиссаров просто и ясно изложить самый сложный вопрос. Кроме того, меня сильно интересует вот что: где научились большевики писать простым и понятным языком» (55).
Однако на первом этапе войны советская пропаганда, опиравшаяся на идеалы пролетарского интернационализма, все-таки производила мало впечатления на боевой дух национал-социалистического воинства и существенно проигрывала в состязании, несмотря на отдельные удачи. Полагаю, короткая подборка свидетельств очевидцев лучше поможет понять дух битвы пропагандистов, сражавшихся за души солдат на бескрайних просторах СССР. «С наступлением утра на нас вместе с бомбами посыпались и листовки со следующим текстом: «Каждый из вас идет навстречу своей гибели. Кавказ станет могилой гитлеровских армий». Солдаты, читая, смеялись и выбрасывали их или использовали их для других целей, поскольку бумаги нам постоянно не хватало» (56); «Бойцы 3-й танковой дивизии, мы знаем, что вы отважные воины. Каждый второй в вашей дивизии имеет Железный крест. Но на нашей стороне каждый второй солдат имеет миномет. Сдавайтесь!» (57); «Мы принялись читать коммунистические призывы. «Немецкие солдаты! Вас предали. Сдавайтесь, и мы пощадим вас. Войну вы все равно проиграли»… А еще были фотографии улыбающихся немецких военнопленных. Под каждой была текстовка: «Товарищи! Наш плен и в помине не имеет ничего общего с той ложью, в которую нас заставили поверить. Когда мы думаем, как вы, товарищи, прячетесь в окопах, лишь бы спасти капиталистический мир, мы можем дать вам лишь один совет: бросайте оружие». Один солдат пришел в ярость: «Вот ублюдки! Я точно знаю, что пленных расстреливают»» (58).
