Но и Гиммлеру имелось, чем похвастаться, а именно своей феноменальной картотекой. Картотека представляла собой вращавшийся при помощи электромотора огромных размеров круг, на котором помещались отдельные карточки. Его можно было остановить в интересующем разделе, просто нажав на кнопку. При этом из соответствующей ячейки выскакивала карточка, на которой значились данные о разыскиваемом лице. Евреи и «еврейские метисы», «асоциальные личности» и «страдающие наследственными болезнями» – всяческие сведения на основе планомерного исследования родословной каждого из немцев заранее заносились в специальные формуляры. Огромный массив информации собирался и обрабатывался самыми современными на тот момент методами – для работы использовались перфокарты, которые сортировались соответствующими машинами. Таким образом, нацисты создали и использовали одну из первых форм массовой обработки статистических данных (6).
Для активной борьбы с инакомыслием нацисты создали Службу имперской безопасности, которая раскинула сети по всей стране и отличалась крайней эффективностью. И что удивительно: для населения Германии учреждение, которое называлось бы РСХА, вообще не существовало – само название этого ведомства было как бы засекречено. Широкую известность имело лишь одно из его подразделений – «гестапо» (политическая полиция). В 1944 году в гестапо насчитывалось всего 32 тысячи сотрудников – на страну с восьмидесятимиллионным населением. И здесь мы согласимся с канадским историком Робертом Геллатели, «характерной чертой Третьего рейха… было то, что режим без труда находил поддержку со стороны обычных граждан» (7). Около 100 тысяч осведомителей по совместительству, которые привлекались к слежке за каждым гражданином страны, сообщали властям о любом его высказывании или деятельности, представлявшимися враждебными нацистскому режиму.
Для контроля за обществом использовались порой самые неожиданные методы. Для примера – фрагмент секретного доклада, в связи с плебисцитом, проведенным 10 апреля 1938 года: «… Бюллетени раздавались в порядке очередности номеров, поэтому оказалось возможным выявить лиц, которые проголосовали «против», и лиц, чьи бюллетени оказались недействительными. Номер проставлялся на обратной стороне бюллетеня симпатическими чернилами» (8). Даже высокопоставленные служители режима находились в поле постоянной слежки: «Я никогда не чувствовал себя в безопасности из-за спрятанных микрофонов, хотя всегда тщательно обследовал стены моей комнаты», – вспоминал дипломат Третьего рейха Эрнст фон Вайцзеккер (9).
О существовании концентрационных лагерей, разумеется, в Германии знали. Некоторые из них были созданы еще в 1933 году, задолго до превращения их в лагеря смерти. Сообщение надлежащим образом публиковали в печати: «В среду, 22 марта 1933 года, будет открыт первый концентрационный лагерь в Дахау. В нем разместятся 5000 заключенных. Планируя в таких масштабах, мы отказываемся поддаваться влиянию каких-либо мелких возражений, так как мы убеждены, что это вдохнет уверенность в каждого, кто уважает нацию и служит ее интересам. Генрих Гиммлер, и.о. начальника полиции города Мюнхена» (10).
Можно сказать, что названия этих мест (Ораниенбург, Заксенхаузен, Бухенвальд и Дахау) упоминались с некоторым пренебрежением в культуре того времени. Существовала даже детская песенка: «Милый Боже, сделай меня послушным, чтобы мне не попасть в Дахау!» По всем внешним признакам дело в лагерях обстояло вполне благопристойно. Время от времени их посещали иностранные полицейские специалисты и представители других организаций, не находившие там никаких поводов для жалоб касательно жилищных условий, питания и медицинского обслуживания заключенных. Порою, в них проводили детские экскурсии, скажем, для учащихся школ Адольфа Гитлера: «Воспитанники увидели «образцовый порядок» – чистые бараки, полное отсутствие насилия. Одним словом, безобидный трудовой лагерь» (11). Зданиям в концлагерях давали бодрые, радостные названия типа «Счастливый соловей», «Розарий» и даже «Институт ингаляции и водолечения». В старых, если можно выразиться, «классических» лагерях имелись парки и теплицы, манежи для верховой езды, офицерские казино, животноводческие фермы, птицефермы и т. д. Ну и, конечно же, лагеря были радиофицированы, хотя нравоучения начинались уже от самых ворот. Вроде ставших нарицательными изречений на воротах Дахау («Труд делает свободным») или Бухенвальда («Справедливо или несправедливо – это моя родина»).
Но лишь немногие знали истинную функцию концлагерей. В феврале 1939 года немецкий наблюдатель предупреждал: «То, что турки сделали с армянами, более медленно и эффективно проделывают с евреями здесь» (12). Но не только евреев настигал ужас концлагеря. Между 1933 и 1945 годами сквозь застенки нацисты пропустили 1 миллион 600 тысяч немецких граждан. 40 тысяч из них было казнено по судебным приговорам и десятки тысяч – без приговоров. Свидетельства массового уничтожения людей можно отыскать в крошечных заметках на последних страницах газет: «Глава СС Гиммлер извещает, что Ганс Шмидт, немец (или Ладислав Котовски, поляк), убит при оказании сопротивления полиции» (13).
Подобная гласность также являлась частью психологической системы подавления и запугивания населения: «Термин «отправление в концентрационный лагерь» должен объявляться публично как «до следующего распоряжения»… В определенных случаях рейхсфюрер СС и начальник германской полиции распоряжаются дополнительно о применении телесных наказаний… Нет возражений против распространения слухов об этом усиленном наказании… для усиления сдерживающего эффекта» (14). Кроме того, политических обвиняемых часто приговаривали к принудительному заключению в психиатрическую клинику. Ну, нам, бывшим советским гражданам, сие не в новинку.
Охрана концлагерей в основном набиралась из фольксдойчей и добровольцев из-за пределов рейха, которые вступили в ваффен-СС, но оказались признаны негодными к активной службе. При массовых казнях в обязательном порядке должен был присутствовать врач, имея при себе кислородную подушку. Врачу вменялось в обязанность оказывать в случае необходимости первую помощь… эсэсовцам, которые подавали в газовые камеры «Циклон Б» и которые по неосторожности могли почувствовать себя плохо (15).
В 1937 году Министерство юстиции издало указ о том, что избиение арестованных в процессе следствия считается приемлемым в интересах дела, но такие избиения должны быть ограничены ягодицами и не должны превышать 25 ударов. Что-то вроде дозированного применения пыток в американской тюрьме Гуантанамо. Так сказать, закон справедлив, хотя и строг.
Подобное же извращенное чувство справедливости заставило Гиммлера за коррупцию и издевательства над заключенными вынести смертный приговор коменданту лагеря Бухенвальд Коху, несмотря на то, что он был штандартенфюрером СС и обладателем золотого партийного значка. «Любой, кто ставит себя вне рамок сообщества, причиняя ненужные страдания, должен быть безжалостно наказан», – сказал Гиммлер (16). Исходя из аналогичных соображений, он даже дал согласие на расстрел собственного племянника – убежденного гомосексуалиста.
Вообще, с 1933 по 1939 год число преступлений, караемых смертью, выросло с трех до более чем сорока, в том числе за похищение детей и использование ложных полицейских постов при ограблении водителей на престижных новых автобанах (17). Во время войны число казней возросло с 926 в 1940-м до 5336 в 1943 году, а начиная с 1941 года смертные приговоры могли быть вынесены мальчикам в возрасте 14–16 лет (18).
