– Гм. Кто такой Шерман?
– Парень, с которым она спит за спиной у мужа.
Я смотрю на него с изумлением. Он улыбается.
– Господи Иисусе, – посмеиваюсь я. Когда мы подходим к кассе, я все еще продолжаю улыбаться. Не знаю, видела ли я когда-нибудь столь эпичный подкол.
Джереми начинает выкладывать покупки на ленту кассы.
– Возможно, мне не следовало опускаться на ее уровень, но я не выношу ханжей.
– Да, но без ханжей не было бы эпичных кармических моментов вроде того, что я только что наблюдала.
Джереми достает из тележки остатки продуктов. Я пытаюсь отложить свои отдельно, но он отказывается позволить мне заплатить за себя самостоятельно.
Я не могу отвести от него глаз, пока он расплачивается картой. Я что-то чувствую. Не знаю точно, что именно. Влюбленность? Ну да, все логично. Я вполне могу влюбиться в человека, который так предан своей больной жене, что ослеп и не видит никого и ничего вокруг. Он даже не способен увидеть, кто такая на самом деле его жена.
Лоуэн Эшли влюбляется в недоступного мужчину, у которого еще больше проблем, чем у нее самой.
Вот это действительно карма.
9
Я приехала всего пять дней назад, но кажется, что я здесь гораздо дольше. Дни здесь тянутся долго, не то что в Нью-Йорке.
Утром я слышала, как Мирна рассказывала Джереми, что у Верити температура, и поэтому сегодня она вообще не спускала ее вниз до своего вечернего ухода. Это меня не расстроило. Это значило, что мне не придется терпеть ее присутствие или смотреть на нее из окна кабинета.
А вот на Джереми я смотрю. Он сидит один на задней веранде и смотрит на озеро, откинувшись назад в кресле-качалке, которое стоит на месте последние десять минут. Джереми абсолютно недвижим, лишь иногда моргает. Он сидит там уже какое-то время.
Хотелось бы мне знать, что за мысли витают у него в голове. Он думает о девочках? О Верити? О том, как круто изменилась его жизнь за последний год? Он не брился уже несколько дней, и щетина становится все гуще. Но она ему идет.
Кладу руки на рабочий стол Верити и опускаю сверху подбородок. И сразу жалею, потому что Джереми замечает мое движение. Поворачивается и смотрит на меня через стекло. Я хочу отвести взгляд, сделать вид, что чем-то занята, но совершенно очевидно, что я на него пялилась – в такой-то позе, положив голову на руки. Если я теперь попытаюсь это скрыть, будет еще хуже, поэтому я просто мягко ему улыбаюсь.
Он не улыбается в ответ, но и не отводит взгляда. Мы поддерживаем зрительный контакт несколько секунд, и я чувствую, как его взгляд все переворачивает у меня внутри. Интересно, что он испытывает, когда я смотрю на него.
Он делает медленный вдох, поднимается с кресла и уходит в сторону причала. Там он берет молоток и начинает отдирать оставшиеся доски.
Видимо, ему хотелось посидеть в тишине, чтобы его личное пространство не нарушали Крю, Верити, сиделка или я.
Нужно выпить ксанакс
[1]. Я не принимала его уже больше недели. Меня от него мутит и становится сложно сосредоточиться на писательстве или исследованиях. Но я устала от происшествий в этом доме, от которых у меня бешено ускоряется пульс, как сейчас. Адреналин подскакивает, и я не могу взять себя в руки. Джереми, Верити, книги Верити – что-нибудь обязательно сказывается на моем уровне тревожности. Моя реакция на этот дом и его обитателей мешает сосредоточиться куда сильнее, чем небольшие побочные явления.
Иду в спальню и ищу в сумочке таблетки. Но, не успев открыть пузырек, слышу вопль со второго этажа.
Крю.
Бросаю пузырек на кровать, вылетаю из комнаты и бегу вверх по ступеням. Я слышу его плач. Звук раздается из комнаты Верити.
Мне очень хочется развернуться и побежать в противоположном направлении, но я понимаю, что он – маленький мальчик, и может быть в беде, и поэтому я иду дальше.
Добравшись до двери, я распахиваю ее, не постучав. Крю лежит на полу и держится за подбородок. Его руки покрыты кровью. Рядом с ним на полу лежит нож.
– Крю? – я опускаюсь, поднимаю его и несу в ванную комнату в конце коридора. Там я сажаю его на столешницу.
– Дай посмотреть.
Отрываю его трясущиеся пальцы от подбородка, чтобы открыть доступ к ране. Она кровоточит, но похоже, не слишком глубокая. Подбородок порезан ровно снизу. Видимо, он упал с ножом в руке.
– Ты порезался ножом?
Крю смотрит на меня, широко распахнув глаза. И качает головой, возможно, пытаясь скрыть, что у него был нож. Уверена, Джереми этого не одобрит.
– Мама говорила, я не должен трогать ее нож.
Я замираю.
– Так сказала твоя мама?
Крю не отвечает.
– Крю, – продолжаю я и беру полотенце. Душа уходит в пятки, но я пытаюсь скрыть страх и мочу полотенце водой. – Твоя мама с тобой разговаривает?
Крю сидит, замерев на месте, и лишь качает головой. Я прижимаю полотенце к его подбородку, когда на лестнице раздаются торопливые шаги Джереми. Видимо, он тоже услышал крик Крю.
– Крю! – окликает он.
– Мы здесь.
Вскоре заходит перепуганный Джереми. Я отхожу в сторону, пропуская его вперед, но по-прежнему прижимаю полотенце к подбородку Крю.
– Ты в порядке, приятель?
Крю кивает, и Джереми берет у меня полотенце. Он наклоняется, разглядывает рану на подбородке сына и поворачивается ко мне.
– Что случилось?
– Думаю, он порезался. Он был в спальне Верити. На полу лежал нож.
Джереми смотрит на Крю, теперь скорее с грустью, чем со страхом.
– Что ты делал с ножом?
Крю качает головой и хлюпает носом, пытаясь перестать плакать.
– Не было у меня ножа. Я просто упал с кровати.
Отчасти я чувствую себя виноватой, что выдала бедного ребенка. И пытаюсь прикрыть его.
– Он не держал его. Я просто увидела нож на полу и предположила, что могло произойти.
Я по-прежнему потрясена словами Крю о Верити и ноже, но напоминаю себе, что все говорят о Верити в настоящем времени. Сиделка, Джереми, Крю. Очевидно, Верити запрещала ему играть с ножами раньше, а я выдумала невесть что.
Джереми открывает аптечку за спиной Крю и достает набор для оказания первой помощи. Когда он закрывает зеркальную дверцу, то смотрит на мое отражение.
– Иди, проверь, – одними губами шепчет он, указывая на дверь кивком головы.
