Нерешительно смеюсь, уткнувшись ему в грудь.
– Вот бы моя мать думала так же.
Джереми отстраняется с тревогой во взгляде. Но беспокоится ли он за меня или из-за меня? Он ведет меня обратно в спальню и жестом предлагает сесть на кровать, а сам начинает развешивать футболки, которые я засунула в чемодан.
– Хочешь об этом поговорить? – спрашивает он.
– О чем именно?
– Почему твоя мать считала, что это страшно.
Я не хочу об этом говорить. Видимо, он замечает, как изменилось выражение моего лица, потому что он замирает, прежде чем повесить очередную футболку. Бросает ее обратно в чемодан и садится на кровать.
– Не хочу показаться грубым, – говорит он, сверля меня пристальным взглядом, – но у меня сын. Когда я вижу, насколько тебя тревожит этот вопрос, я тоже начинаю волноваться. Почему ты так себя боишься?
Какая-то часть меня хочет защититься, но защищать нечего. Я не могу сказать ему, что безвредна, потому вовсе не уверена в этом. Я не могу заверить его, что такое не повторится, потому что это случилось двадцать минут назад. Единственное, что я могу сказать в свою защиту – что мне далеко до его ужасной жены, но я сомневаюсь, что сама в это верю.
Пока что я не ужасна, но я недостаточно себе верю и не могу утверждать, что так будет всегда.
Опускаю взгляд и сглатываю, готовясь рассказать ему все. Запястье снова начинает ныть. Смотрю на него и на шрам на ладони.
– Я не почувствовала, что случилось с моей рукой, когда это произошло, – говорю я. – Однажды, когда мне было десять, я проснулась утром. Как только я открыла глаза, то почувствовала жуткую боль от запястья до плеча. А потом у меня в голове словно случился взрыв. Я закричала, потому что было ужасно больно. Мама вбежала в спальню, и я помню, как лежала в кровати, страдая от самой мучительной в жизни боли, и вдруг поняла, что дверь не заперта. Хотя накануне вечером я ее запирала.
Отрываю взгляд от руки и смотрю на Джереми.
– Я не могла вспомнить, что произошло, но все вокруг было залито кровью – одеяло, подушка, матрас, я сама. Мои ноги были в грязи, словно ночью я была на улице. Я даже не могла вспомнить, как выходила из комнаты. У нас были установлены камеры видеонаблюдения, которые записывали происходящее перед домом и в нескольких комнатах. Прежде чем их проверить, мама отвезла меня в больницу, потому что нужно было зашить порез и сделать снимок запястья. Когда мы вернулись домой, она включила запись камеры с переднего двора. Мы сидели на диване и смотрели ее.
Беру с тумбочки стакан воды – во рту пересохло. Прежде чем я продолжила, Джереми кладет руку на мое колено и гладит его большим пальцем. Я смотрю на его ладонь и продолжаю рассказ.
– В три утра я вышла на улицу, на переднюю веранду. Залезла на тонкие перила и так стояла. И сначала больше ничего не делала. Просто… Стояла, Джереми, целый час. Мы смотрели целый час и ждали, надеясь, что с записью что-то не так, потому что никто не в состоянии держать равновесие так долго. Это выглядело неестественно, но я не двигалась. Ни произнесла ни слова. А потом… Я прыгнула. Видимо, в этот момент я сломала запястье, но на записи я никак не отреагировала на травму. Оттолкнулась от земли обеими руками и поднялась на веранду по ступеням. Из моей руки уже текла кровь и капала на пол, но выражение лица оставалось невозмутимым. Я вернулась в свою комнату и заснула.
Я смотрю ему в глаза.
– Я ничего не помню. Как я могла причинить себе такую боль и не почувствовать? Как могла целый час стоять на перилах и ни разу не покачнуться? Видео напугало меня еще сильнее, чем рана.
Он снова обнимает меня, и я с благодарностью прижимаюсь к нему.
– После этого мама отправила меня на двухнедельное психиатрическое обследование, – говорю я, уткнувшись ему в грудь. – Когда я вернулась домой, она переехала в дальнюю спальню и установила себе на дверь три замка. Я стала кошмаром для собственной матери.
Джереми утыкается лицом в мои волосы и вздыхает.
– Очень тебе сочувствую.
Я зажмуриваюсь.
– И сочувствую, что твоя мать не знала, как себя вести. Должно быть, тебе пришлось несладко.
Он дает именно то, что мне сейчас так необходимо. Голос, спокойный и заботливый, руки, готовые защищать, и утешающее присутствие. Я не хочу, чтобы он меня отпускал. Не хочу думать о том, как проснулась в кровати Верити. Не хочу думать о том, насколько мало доверяю самой себе во время сна и даже во время бодрствования.
– Завтра еще поговорим, – обещает он, отпуская меня. – Попробую что-нибудь придумать, чтобы тебе стало спокойнее. Но сейчас просто постарайся заснуть, договорились?
Он сжимает мои ладони и направляется к двери. Я впадаю в панику при мысли, что останусь здесь одна. Что снова засну.
– Что мне делать остаток ночи? Просто запереться?
Джереми смотрит на часы. Без десяти пять. И, немного подумав, возвращается ко мне.
– Ложись, – требует он, подняв одеяло. Я залезаю в кровать, и он укладывается следом.
Обнимает меня и пристраивает мою голову себе под подбородок.
– Уже почти пять, я не буду спать. Но побуду с тобой, пока не заснешь ты.
Он не гладит меня по спине и вообще никак не успокаивает. Его рука абсолютно неподвижна, словно он не хочет, чтобы я неверно истолковала нашу позу. Но, несмотря на его неудобства, я ценю, как он заботится о моем удобстве.
Пытаюсь закрыть глаза и заснуть, но вижу только Верити. И слышу только, как движется наверху ее кровать.
После шести утра он думает, что я заснула. Его рука начинает двигаться, пальцы задерживаются на моих волосах. Движение мимолетное, как и его поцелуй в затылок, но их следы остаются еще долгое время после того, как он выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.
14
Заснуть я так и не смогла, и поэтому теперь наливаю себе вторую чашку кофе, хотя только восемь утра.
Я стою у раковины и смотрю в окно. Примерно в пять утра начался дождь – когда я лежала в постели с Джереми и делала вид, что сплю.
Вижу, как по грязной дороге подъезжает машина Эйприл. Интересно, расскажет ли ей Джереми о том, что случилось.
Сегодня утром я его не видела. Наверное, он наверху, где обычно сидит до приезда Эйприл. Я не хочу быть на кухне, когда зайдет Эйприл, и поэтому направляюсь в сторону кабинета. Но неожиданно наталкиваюсь на Джереми, который смягчает удар, сделав шаг назад и взяв меня за плечи. Слава богу – это спасает мой драгоценный кофе.
Он выглядит уставшим, но это исключительно моя вина.
– Доброе утро, – здоровается он, будто так и есть.
– Доброе, – шепчу я. Сама не знаю почему.
Он придвигается ближе и наклоняется, словно хочет, чтобы нас никто не услышал.
