И в этот момент ее стошнило прямо на меня. И как только ее стошнило, она закричала. Завыла. Хриплым голосом, судорожно втягивая воздух между криками. Никто из нас прежде не слышал такого плача. Джереми схватил ее и забрал у меня, чтобы попытаться успокоить.
Ему было совершенно все равно, что ее на меня вырвало. Он даже на меня не посмотрел. Он очень заволновался, нахмурил брови, наморщил лоб и принялся ее осматривать. Но его беспокойство никак не относилось ко мне. Оно было направлено исключительно на Харпер.
Задержав дыхание, я направилась в ванную, боясь вдохнуть запах. Это я ненавидела в материнстве сильнее всего. Всю чертову блевоту.
Пока я была в ванной, Джереми приготовил Харпер еду. Когда я вышла, она уже снова спала. А он был в нашей постели, опять включал видеоняню.
Я замерла. И посмотрела на монитор, где открывался прекрасный вид прямо на Частин и Харпер, лежащих в колыбельках.
Как я могла забыть про чертов монитор?
Если бы он увидел, что я делала с Харпер, между нами все было бы кончено.
Как я могла быть такой беспечной?
Той ночью я почти не спала, представляя, что бы Джереми со мной сделал, если бы увидел, как я пытаюсь спасти Частин от сестры.
15
О господи. Я сгибаюсь на стуле, схватившись за живот.
– Пожалуйста… Пожалуйста… – выдавливаю я вслух, хотя сама не знаю, к кому я обращаюсь.
Мне нужно выбраться из этого дома. Я не могу здесь дышать. Нужно пойти, посидеть на улице и попытаться очистить голову от всего прочитанного.
Каждый раз, когда я читаю рукопись, внутри все сжимается и начинает болеть живот. После шестой главы я просмотрела несколько следующих, но ни одна не была такой ужасной, как глава с подробным описанием ее попытки задушить свою маленькую дочь.
В последующих главах Верити сосредоточилась в основном на Джереми и Частин, вообще редко упоминая Харпер, и с каждым параграфом это напрягало все сильнее. Она рассказывала про первый день рождения Частин и про то, как Частин впервые осталась на ночь у мамы Джереми в возрасте двух лет. Все, что изначально именовалось в ее рукописи «близнецами», постепенно сократилось до просто «Частин». Если бы я не знала, то подумала бы, что Харпер умерла гораздо раньше.
И только когда девочкам было три года, она снова начала писать о них обеих. Но когда я начала читать очередную главу, в дверь кабинета постучали.
Я открыла ящик и быстро спрятала рукопись внутрь.
– Входите.
Когда Джереми открывает дверь, одна моя рука держит мышь, а другая расслабленно лежит на коленях.
– Я сделал тако.
Я улыбаюсь.
– Уже пора есть?
Он смеется.
– Одиннадцатый час. Есть было пора три часа назад.
Смотрю на часы на компьютере. Как я могла потерять счет времени? Видимо, так бывает, когда читаешь про ненормальную женщину и ее жесткость к собственным детям.
– Я думала, сейчас восемь.
– Ты провела здесь двенадцать часов. Передохни. Сегодня метеорный дождь, тебе нужно поесть, и я сделал тебе «Маргариту».
«Маргарита» и тако. Только и всего.
* * *
Я поела на задней веранде, пока мы сидели на креслах-качалках и смотрели метеоритный дождь. Сначала их было немного, но теперь они пролетают минимум каждую минуту.
В какой-то момент я перешла с веранды во двор. И легла на траву, глядя в небо. Джереми наконец сдается и располагается рядом со мной.
– Я и забыла, как выглядит небо, – тихо признаюсь я. – Я так долго прожила на Манхэттене.
– Поэтому я и уехал из Нью-Йорка, – говорит Джереми. И показывает влево, где летит метеорит. Мы наблюдаем за ним, пока он не исчезает.
– Когда вы с Верити купили этот дом?
– Когда девочкам было три. К тому моменту вышли две первые книги Верити, и с большим успехом, поэтому мы решили рискнуть.
– Почему Вермонт? У кого-то из вас здесь родственники?
– Нет. Мой папа умер, когда я был подростком. Мама умерла три года назад. Но я вырос в штате Нью-Йорк, на ферме альпак, представь себе.
Я рассмеялась и повернулась к нему.
– Серьезно? Альпаки?
Он кивает.
– Как именно можно зарабатывать деньги на альпаках?
Джереми смеется.
– На самом деле никак. Именно поэтому я решил учиться бизнесу, а потом начал заниматься недвижимостью. Меня совершенно не привлекала погрязшая в долгах ферма.
– Планируешь скоро вернуться к работе?
Немного подумав, Джереми отвечает:
– Хотелось бы. Я ждал подходящего момента, чтобы не слишком травмировать Крю, но, кажется, такой момент не наступит никогда.
Если бы мы были друзьями, я бы попыталась как-то его утешить. Возможно, взять за руку. Но внутри меня слишком много жажды быть для него больше, чем другом, а значит, друзьями мы быть не сможем. Если между людьми существует влечение, у них лишь два варианта: быть вместе или нет. Третьего не дано.
А поскольку он женат… Я не отрываю руки от груди и не прикасаюсь к нему вообще.
– А родители Верити? – спрашиваю я, чтобы беседа потекла дальше и он не смог услышать моего учащенного дыхания.
Он разводит руками, жестом изображая неведение.
– Я их почти не знаю. Мы редко виделись, пока они окончательно не исключили Верити из своей жизни.
– Исключили? Но почему?
– Сложно объяснить. Они странные. Виктор и Марджери безумно религиозны, до мозга костей. Когда они узнали, что Верити пишет триллеры, то отреагировали, будто она отреклась от своей религии и присоединилась к сатанинскому культу. Они сказали, что если она не прекратит, они больше никогда не будут с ней разговаривать.
Невероятно. Какая… Жестокость. На мгновение я даже сочувствую Верити, и мне приходит в голову, что отсутствие материнского инстинкта может быть наследственным. Но все сочувствие улетучивается, когда я вспоминаю, что она сделала с Харпер.
– Как давно они с ней не общаются?
– Сейчас посчитаем… Она написала первую книгу больше десяти лет назад. Значит… Больше десяти лет.
– Они с ней так и не говорили? Они вообще знают, что случилось?
Джереми кивает.
– Я позвонил им, когда умерла Частин. Оставил голосовое сообщение. Они не перезвонили. Потом, когда Верити попала в аварию, ее отец подошел к телефону. Когда я сообщил ему о случившемся с девочками и с Верити, он умолк. Потом сказал: «Бог наказывает грешников, Джереми». Я повесил трубку. И больше от них ничего не слышал.
